Расследование получило кодовое наименование «Операция „Ворон“», так как убийца каждый раз оставлял на месте преступления под видом прощальных записок несколько стихотворных строк, позаимствованных из произведений Эдгара Аллана По.
он словно бы сошел с плаката ассоциации феминисток с надписью «Все мужики — сволочи».
разозлила меня.
Не успел я сделать и трех шагов внутрь, как запах набросился на меня, вызвав почти неодолимый позыв к рвоте. Будучи репортером, я повидал немало покойников, однако счастье посетить закупоренное помещение, в котором трое суток подряд разлагался труп, мне еще ни разу не выпадало. Мерзкая, гнилостно-сладкая вонь была такой плотной, что ее, казалось, можно было пощупать. Я даже подумал, что этот тяжелый запах поселился в доме, словно призрак Уильяма Орсулака, и что теперь он станет преследовать всех, кто осмелится нарушить его покой. Рейчел, судя по всему, тоже чувствовала себя нелучшим образом, так как, войдя в прихожую, она оставила дверь открытой, надеясь, что свежий воздух с улицы понемногу вытеснит застоявшийся запах смерти.
— Что вы ищете? — спросил я у Рейчел, почувствовав, что могу уже открыть рот, не опасаясь немедленного приступа рвоты.
— Ну, внутри вряд ли найдется что-то такое, чего не заметили его друзья-полицейские...
С этими словами она подошла к столу в столовой, которая находилась справа от входной двери, и, разложив на скатерти принесенную с собой папку, принялась задумчиво перелистывать подшитые в нее протоколы. Я вспомнил, что эту папку передали нам вместе с другими документами Грейсон и его люди.
— Походи по дому, посмотри, — сказала она наконец. — Похоже, они проверили все достаточно тщательно, но лишний раз убедиться не помешает. А вдруг да и наткнешься на что-нибудь этакое, что покажется тебе необычным. Только ради бога ничего не трогай.
— Хорошо.
Я оставил Рейчел в столовой и отправился осматривать дом. Первым мне попалось на глаза удобное раскладное кресло в гостиной, обитое темно-зеленой материей. Его подголовник, однако, был почти черным от крови, которая несколькими тонкими струйками протекла по спинке на сиденье. Именно здесь и убили Орсулака.
За креслом на полу с обеих сторон были нарисованы мелом два кружка. Это полицейские отметили места, куда попали пули. Томпсон, вошедший вслед за мной, тоже увидел их. Неопределенно хмыкнув, он опустился на колени и раскрыл свой чемоданчик с инструментами. Достав оттуда длинную стальную спицу, эксперт стал тыкать ею в оставленные пулями отверстия, время от времени бормоча что-то себе под нос. Оставив его за этим увлекательным занятием, я пошел дальше.
В доме оказалось две спальни. Одна, очевидно, принадлежала Орсулаку, вторая же выглядела так, словно ею давным-давно никто не пользовался. Там стояла на бюро фотография двух мальчиков-подростков — видимо, детей Орсулака, но мне было понятно, что они никогда не приезжали навестить отца.
Я медленно и внимательно осмотрел обе спальни и ведущий
С противоположной стороны у входа в нетерпении переминалась с ноги на ногу небольшая группа ребятишек, которые ожидали своей очереди броситься вперед и выбрать деревянного скакуна.
Иными словами, это не были помпезные полицейские похороны, которые неизменно сопровождаются трубным стоном фанфар и хлопаньем тяжелых знамен на ветру. Подобный торжественный ритуал предназначался только для тех, кто погиб, выполняя служебный долг. Можно, конечно, считать, что смерть Шона явилась следствием исполнения им служебных обязанностей, но в Управлении полиции Денвера так явно не считали. Должно быть, поэтому Шон не удостоился обычного в таких случаях Представления с большой буквы, и большинство полицейских, служивших вместе с ним, оставались в этот день на своих рабочих местах. К тому же у людей в форме суицид считается чем-то вроде заразной болезни.
В день похорон я перекинулся с отцом и матерью едва ли десятком слов, хотя в лимузине мне полагалось сидеть вместе с ними, Рили и ее родителями. Вот уже много лет мы не разговаривали друг с другом ни о чем значительном и важном, и даже смерть Шона не в силах была заставить нас преодолеть этот барьер. После гибели моей сестры Сары — а произошло это два с лишним десятилетия назад — что-то переменилось в отношении родителей ко мне, как будто я отчасти был виноват в том, что уцелел. Подозреваю, что с тех пор я только и делал, что разочаровывал их, принимая как раз те решения и совершая именно те поступки, которые они никогда не смогли бы одобрить. За прошедшие годы эти мелкие разочарования все накапливались и накапливались, словно проценты по вкладу на банковском счете, и под конец их стало столько, что родители могли с чистой совестью махнуть на меня рукой. Теперь мы стали чужими, посторонними людьми.
Мой брат покончил с собой, черт вас побери!
Я сказал это чересчур громко. В моем голосе прозвучали истерические нотки, а я лучше многих знал, что истерикой копов не проймешь. Когда ты начинаешь орать, они закрываются, как моллюски, становятся холодными и невосприимчивыми, словно камни.
Смерть — вот за чем я охочусь. Именно она помогает мне зарабатывать себе на жизнь
употребил прозвище своего напарника, а это лишний раз свидетельствовало, что игра началась. Я исполнял эти танцы уже не раз и не два и достиг высокого уровня совершенства, когда любое движение отточено и рассчитано
Вместо девяти утра совещание с представителями местной полиции началось только без четверти одиннадцать. Оно оказалось коротким и каким-то чисто формальным, словно жених испрашивал у будущего тестя согласия на брак с его дочерью. Не секрет, что в подобных случаях ответ старика-отца, как правило, не имеет значения — свадьба все равно состоится.