Когда я пришёл в мастерскую, счастье и гордость распирали меня. Восторг торчал из меня, как букет из кувшина. Орлов повытаскивал из букета все цветы и бутоны, пообрывал лепестки.
Именно так нужно есть раковую шейку, стыдливо, застенчиво. Мало на земле людей, которые достойны ее.
Воодушевленный, капитан-фотограф хлюпал стыдливо соком, застенчиво прикрывал глаза, вслед за ним и я принялся взламывать раков, высасывать, брызгаться и хрустеть.
В одуванчике есть воздух — оооооооооооооооо...
В нём смешно дует ветер — дууууууууууууу...
В нём кричит лягушка — вввааааааааааа...
А потом пора уж и тормозить — ннннннннннн...
И как ножиком отрезать в самом конце — чик.
восход был необыкновенный, невероятный какой-то восход. И багровый туман, и бледное солнце, и по-ночному ещё тёмные воды, и ёлки остроголовые — всё это смешивалось перед нами и вокруг нас и лежало слоями, и не понять, в каком слою был «Одуванчик» — то уходил он с поверхности реки в туманные струи, то плыл прямо по еловым верхушкам.
«Неужели совсем, навеки мертва эта отравленная городская река? Неужели умерла навсегда?»
И вдруг прямо перед нами из-под носа «Одуванчика» поднялись с воды две утки. Это были чирки-трескунки — уточка с синим зеркалом на крыле и селезнёк с буйной зелёной головой. Отчаянные, летели они на север, остановились на Яузе передохнуть. Они не боялись мёртвой воды.
Потрескивая, полетели чирки перед нами, из гранитного колодца выбираясь к небу. Я глядел им вслед — и над высотными домами, ещё выше, ещё глубже в небе, увидел летящих на север журавлей.
«Мастер назвал лодку невестой, — вспомнил я. — Действительно похожа — в серебряном платье, лёгкая, весёлая».
Я заснул, и мне приснилась невеста, которая, свернувшись калачиком, дремала под кроватью.
Казалось бы, нет в этом никакой связи, а в голове моей всё переплелось, запуталось морским узлом.
Я так и не трогал вёсла. Весло — это приказ для лодки, весло — точное направление, а откуда я сам-то знаю точное направление?
Время шло, бамбуком и не пахло.
