Григорий: Ты сказал – собственноручно, но разве у Бога есть руки? Проблема в том, что мы до сих пор не избавились от пут гипостазирования.
Василий: Это что ещё?
Григорий: Это когда человек наделяет нечто нечеловеческое человеческими признаками.
Послушайте! Идите по домам. Я тут живу. Не топчите прихожую. Короче, отстаньте.
Я им задолжал каких-то полмиллиона рублей, не знаю, чего они завелись.
Или Сергий Радонежский спустился с неба, подал мне телефон и сказал – ну что ты, растеряша.
Сказав «двоих», Виктор и сам внутренне раздвоился. Один голос заорал – каких, на хрен, двоих, что ты несёшь? Второй изрекал нежно и вкрадчиво – про дом ещё расскажи и про собаку не забудь
Геннадий: Не понимаешь? Люблю я ее.
Виктор: Почему вы ей не сказали?
Геннадий: А смысл? Расстроится только, а храпеть не перестанет. От веса это, от возраста. Вы бы тоже могли промолчать.
Виктор: Не мог. Я хотел, чтобы вы знали, какие неудобства причиняете окружающим.
Геннадий: Теперь я знаю, и мне совестно. Вы довольны?
Виктор: Нет. Десять лет молчать… В голове не укладывается.
Геннадий: Мы с ней в садике познакомились. В школу вместе пошли, потом в институт. В два-дцать лет поженились, двоих детей родили. Знаете, сколько у нас внуков?
Виктор: Сколько?
Геннадий: Семь.
Не знает, что храпит. Десять лет храпит и не знает.
Дед пошлёпал губами и затих. Бабка-то храпит сильнее деда и ещё смеет ему предъявлять? Это показалось Виктору несправедливым.
Упаковав куклу в чемодан, Виктор лёг спать и тотчас погрузился в воспоминания. Армия наползла, траву на могилках надо вырвать. А потом снова Женя, дети, дом, собака… Неожиданно Виктор заплакал. Не так заплакал, когда готовишься и лицо заранее куксишь, а так, словно глаза отдельной жизнью зажили и погнали слезу. В потоках слёз на равнодушном лице он и уснул.
