Я никогда не осознавала, насколько это важно. Насколько это здорово — найти человека, который захочет выслушивать все твои глупости. И тебе кажется, что так будет всегда.
ты, наверное, ищешь причины, но их нет. просто солнце перестало для меня светить.
Это не тот счастливый финал, о котором мечтали мы с Ингрид, но это часть того, что я должна пережить. То, как меняется жизнь. Как исчезают люди и вещи. То, как они неожиданно появляются и становятся тебе дороги.
Я не хочу причинять боль тебе или кому-то еще, поэтому, пожалуйста, забудь обо мне.
В тот момент я поняла, какую власть музыка имеет над людьми, как она может приносить боль и одновременно огромное удовольствие. Я стояла с закрытыми глазами, ощущая, как движутся вокруг меня люди, вибрации баса поднимались от пола, комком подступая к горлу, и что-то внутри меня разбилось и снова обрело целостность
Я никогда не осознавала, насколько это важно. Насколько это здорово — найти человека, который захочет выслушивать все твои глупости. И тебе кажется, что так будет всегда.
Возможно, правильных слов не существует. Возможно, правильные слова — это просто миф.
Привет, — наконец говорит он.
И это самое печальное «Привет» в моей жизни.
Мы медлим, но всего одно мгновение.
А потом расходимся в разные стороны.
Мисс Дилейни стоит у доски — как всегда, безупречна в своих отутюженных брюках и черной водолазке без рукавов. Мы с Ингрид пытались представить ее в повседневной жизни: как она выносит мусор, бреет подмышки и так далее. Между собой мы называли ее по имени. «Представь, — говорила Ингрид, — как Вена в трениках и растянутой футболке просыпается в час дня с похмельем». Я пыталась представить, но ничего не получалось. Вместо этого я видела, как она сидит в шелковой пижаме на залитой солнцем кухне и попивает эспрессо.
Я не понимала, насколько ей было страшно, — а должна была, потому что для этого и нужны друзья. Друзья замечают. Поддерживают друг друга. Видят то, чего не видят родители. Если бы я могла повернуть время вспять, я бы встала рядом с ней у зеркала и перечислила все то прекрасное, что вижу в ней. И всякий раз, когда она начинала вести себя странно и замолкала, я не должна была уходить. Я должна была включить музыку и вместе с ней сидеть в ее комнате, и пусть я не могла последовать за ней в темные уголки ее разума, я по крайней мере могла дожидаться ее снаружи. А главное — я не должна была закрывать глаза на порезы, ожоги и синяки, которые она оставляла на своем теле. Я должна была замечать их, потому что они были ее частью. Она заслуживала, чтобы ее видели всю, целиком. Чтобы кто-то попытался ее понять.
