Да посмотри на себя, приятель: если превратишься в овощ, это будет повышение в чине!..
У меня в груди тупо ноет – там живет кольцевидное эхо боли.
Я совершаю утренний туалет
Я понижен в должности, и теперь моя работа – рассказывать истории из прежней жизни.
В душевой доктор Джойс бьет меня ниже пояса:
– Орр, как у вас с либидо? Нормально?
Он намыливает брюшко, я декорирую пенными кругами свою грудь
Оргазм у меня получается так себе. Машинальная работа желез, слабый сигнал с периферии. Я кричу, но не от удовольствия. И даже не от боли. Меня сокрушают эта хватка, этот нажим, этот плен. Как будто мое тело необходимо нарядить, уложить, обернуть бумагой, перевязать шпагатом и отправить по какому-то адресу. Все это вызывает у меня воспоминание, одновременно древнее и свежее, мертвенное и тухлое. Вызывает надежду и боязнь освобождения из плена, страх перед зверем, машиной, перед ячеистыми сооружениями, перед началом и концом.
Я в капкане. Я раздавлен. Маленькая смерть, опустошение. Девушка держит меня, точно клетка.
Эхо эху рознь. У некоторых вещей его больше, чем у других. Иногда я слышу последний отголосок всего того, что вообще не дает эха – потому что звуку не от чего отразиться. Это голос полного небытия, и он с грохотом проносится через огромные трубы – трубчатые кости моста, – как ураган, как бздеж Господень, как все крики боли, собранные на одной магнитофонной кассете. Да, я слышу сей ушераздирающий, череполомный, костедробительный и зубокрушитсльный грохот. Да и какой еще мотив способны исполнять эти органные трубы – безразмерные, сверхпрочные, непроглядные чугунные тоннели в небесах?
Только мотив, сочиненный специально для конца света, для конца любой жизни. Для конца всему сущему.
А остальное?
Неведомая сила заставляла меня шагать вперед, к тому, чего я так боялся или должен был бояться. Вот так же некоторых людей необъяснимо влечет бездна, на краю которой они стоят.
н работал в Йемене, когда израильтяне вторглись в Южный Ливан из-за того, что в Лондоне кого-то застрелили, и когда аргентинцы высадились в Порт-Стэнли. Он не знал, что его брат Сэмми был в составе экспедиционного корпуса. По возвращении в Эдинбург он жарко спорил с друзьями. «Конечно, аргентинцы имеют право на эти чертовы острова, – говорил он. – Но как могут революционные партии поддерживать империалистические демарши фашистской хунты? Почему всегда кто-то должен быть прав, а кто-то нет? Почему нельзя сказать: „Чума на оба ваши дома“?»
«Plus çа change, plus c’est la meme chose» (чем больше все меняется, тем больше все по-прежнему).
