На удивление она не стала возражать, а наоборот согласилась помочь парню.
– Только дров надо еще принести
Мохнатов с отрешённым видом облокотился об флагшток и закурил.
– А можно сказать, благодаря ее стараниям. Она хотела, чтоб я ходил в музыкальную школу и пиликал на скрипке, а я рвался спортзал и смотрел в небо. Нельзя детям запрещать то, чего им страстно хочется. Ведь когда чего-то запрещаешь, то они все равно своего добьются.
– Это точно, – задумчиво произнесла Галя, и не стала убирать руку Александра, медленно пробирающуюся к ее правой груди. – Так что дальше?
– А что дальше? Мама требовала, чтоб я долго не гулял, рано ложился спать и не волновал ее. А летом после восьмого класса ей пришла блестящая идея отдать меня на воспитание в рабочий коллектив.
– Как это? – не меняя положения тела, спросила Галя, чувствуя, как «Председатель» добрался-таки до ее обнаженной груди и теперь умело разминает ее.
– Сказала, что хватит болтаться летом на улице, а иди, сынок, пообщайся с рабочим классом. Они тебя плохому не научат. А заодно и трудовую копеечку заработаешь. Узнаешь, как она дается. Папа, договорился со знакомым мастером в столярном цеху и, вот мне пришлось топать в столярку познавать жизнь рабочего класса.
– Саша, ну куда ты торопишься? – Галя стряхнула его руку со своей груди. – Успеешь еще. Слушаю тебя.
Интеллектуал Паша Прохоров шел по темным, освещенным лишь падающим из окон домов светом деревенским улицам с Таней Гладилиной. Девушка прижалась к нему и тихо напевала заезженную на дискаче песню про глупого скворца. Не то, что б ей или Паше прямо так очень хотелось пойти на эти деревенские танцульки. Но обычное любопытство перевесило их врожденную скромность и отличники, переборов себя, вышли в люди.
«Председатель» хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Похоже, тут ни один его шаг не остался без пристального внимания. И когда эти детишки успели все рассмотреть?
– Что язык прикусили?
– Так это…
– Да не нужно говорить. Мама у нас больной человек. Она ни одного симпатичного мужчину не пропустит. А папа ее потом бьет. Бьет в кровь.
– Так что, он ее и сейчас побил? – нахмурился Твердов.
– Да, очень сильно. Как чуть отошел от пьянки, пришел домой и сразу же избил ее. Мама теперь лежит на кровати и встать не может.
– Вот же гад, – Твердов вскочил на ноги и сделал шаг в сторону дома.
– Не судьба, – повел плечами Паша, стараясь согреться. Тонкая рубашка, что осталась на нем – плохо защищала от наступившего холода.
– Возьми, и немедленно оденься! – Таня стянула с себя ветровку и протянула назад хозяину.
– Что ты, – разжал посиневшие губы парень, – мне ни капельки не холодно. – И в довершении своих слов расстегнул две верхних пуговицы на рубашке.
Холодный лунный свет выхватил из темноты цыплячью шейку и голую впалую грудь абитуриента Прохорова. От цепкого взгляда Тани этот факт не ускользнул.
– Вот что, герой, – Таня остановилась посередине пустынной улицы и строго посмотрела на Пашу, – или ты сейчас же одеваешь свою ветровку и застегиваешь все пуговицы, или я возвращаюсь в лагерь. Да у меня на себе кофта теплая, вязаная, – добавила девушка, видя, как неуверенно он берет в руки свое добро.
Инга Горячева с Лешей Макаровым ушли в ночь и пропали до утра. Как оказалось, потом, любовники нашли сразу за деревней стог сена и, сделав подкоп, обустроили себе уютную норку. Зина Краснова, лучшая подружка Инги, с красавчиком Пашей Чижом примостились на задворках дома для девочек. Эта сторона дома смотрела на тупик, окруженный густыми колючими кустами дикорастущего шиповника. А брошенные кем-то прямо на землю сосновые бревна прекрасно подходили на роль скамейки. Тут парочка и приземлилась, укрывшись от ветра прихваченным с собой казённым покрывалом.
На словах-то у них все гладко и ровно выходит, а на деле только и думают, когда она загнется и рухнет.
– С чего вдруг Советская власть должна рухнуть? – усмехнулся Твердов и с сожалением так посмотрел на девушку. – А главное, в чем выгода в ее падении для парторга и комсорга? Ты такая наивная. Хоть и три курса иняза закончила и два языка знаешь.
– Ну, что-то такое мелькало по телевизору, а это-то здесь при чем?
– Не нукай, не запряг! Так там тоже деятели одни залетные в деревню прикатили и ну к деревенским девушкам приставать. Один сразу и говорит, приходи, мол, на сеновал.
– А, вспомнил, – улыбнулся Твердов, – слуги графа Калиостро, их Абдулов и Фарада играли. Да, отлично помню.
– А если помнишь, то там речь про кузнеца еще шла. «А кузнец нам зачем? Ну вы же предложение делать станете?».
– Ясно, – Твердов смел улыбку с лица, – у вас все только после свадьбы происходит. Только мне ты зачем это все говоришь?
– А что б ты Ромке своему передал, что я не такая доступная девушка, как он себе вообразил. А то раз из деревни, то сразу на сеновал надо тащить?
– Марина, разбирайся с ним сама, – скривился Александр, – я тебя никуда не звал.
– Как же я разберусь, если он вчера от меня постыдно удрал, а сегодня и носа сюда не кажет.
– Он тяжело и надолго заболел. Нагулялся с тобой под Луной и простыл.
– Что, правда? – переменилась в лице Марина. – И что у него болит?
– Горло, температура, озноб, слабость.
– Ой, а где он сейчас?
– В лагере, я его дежурным там оставил.
– У меня свечка где-то завалялась, – Ольга поправила сползшее в сторону одеяло и прижалась к Твердову, – можем зажечь.
– А, зачем? Темнота друг молодежи, – ответил Твердов, а сам подумал, что Ольгу наверное лучше ощущать, чем рассматривать.
– Знаешь, после того, как муж последний раз меня избил беременную, я решила, что больше его к себе не подпущу ни под каким предлогом, – Ольга закинула на лежащего на спине Твердова ногу. – Вначале ничего, обходилась. Пока родила, пока восстановилась. А потом как-то потянуло к мужичкам. Ты, как врач, должен знать, что женскому организму без этого дела никак нельзя.
