Проходите и будьте не то чтобы как в аду, но как дома.
Семён Аркадьевич Глубоководов был, насколько он себя помнил, писателем, но помнил он себя не всегда.
— Жизнь ужасна, — решил он, откушивая цыплёнка. — Мне сорок лет, а я не Лермонтов, не Булгаков…
Но ты должен понять одну тайную вещь. Можешь рассматривать это как мой совет тебе. Как бы тебе ни было плохо, где бы ты ни страдал, как бы тебя ни терзало что-то, помни — это ты должен превратить в радость или даже в наслаждение. Ведь раз ты страдаешь, значит, жив. Жив, жив, жив, где бы ты ни был. Разве это не радость?!
И вот однажды среди обычной ночной тьмы и смертных запахов ей послышался живой человеческий шаг. Она вскочила с постели, не потому, что боялась, а просто не отдавая себе отчёта. Зажегся фонарик, и она поняла, что перед ней человек, мужчина, полный, мощный, но смрад, исходящий от него, доказывал, что он бомж.
Реже ей чудилось, что скорее она сама, какая она есть на этом свете, — только тень самой себя, находящейся в потустороннем мире, и ей становилось жутко оттого, что большая часть её сознания находится в другом мире и распоряжается ею по своей воле.
тонут в пространствах и туманах.
— Достоевщина какая-то двадцать первого века
Проходите и будьте не то чтобы как в аду, но как дома.
