Для этих женщин Москва и советский эксперимент стали возможностью увидеть собственными глазами и запечатлеть в своих репортажах становление нового типа общества, поучаствовать в «разворачивавшейся на глазах у всего мира великой драме», где, по идее, человеческое развитие ценилось выше, чем извлечение выгоды, и где женщины могли совмещать профессиональную карьеру с любовными или семейными отношениями, не испорченными ни экономическим давлением, ни двойными стандартами в подходе к мужчинам и женщинам, ни неравным распределением домашних обязанностей.
Преувеличение успехов этой программы и одновременно преуменьшение ее неудач и социальных издержек — вот та цена, которую явно приходилось платить, чтобы преуспеть репортеру в Moscow News — да и вообще в любом новостном бюро в Москве, где попытки выставить Страну Советов в негативном свете были чреваты выдворением и потерей работы. Если, как выразился Вальтер Беньямин, после поездки в Советский Союз «начинаешь наблюдать и оценивать Европу с сознанием того, что происходит в России»436, то эти американки на собственном опыте узнали, что одна вера еще не наделяет способностью видеть, что желание и надежда мимолетны, а новости, правда и пропаганда — лишь точки в непрерывном пространстве, параметры которого постоянно изменяются.
Если некоторым женщинам было трудно находить в своей репортерской работе равновесие между профессионализмом, правдой и желанием, то другие пытались нащупать точку опоры в «великой драме», совершавшейся в Советской России, сознательно вливаясь в ряды исполнителей.
Беннет видела лживость москоуньюсовской риторики и понимала, что сама тоже пишет пропагандистские тексты, хотя в подписанных материалах она часто избегала политических тем. Похоже, наибольшее отвращение у нее вызывало расхождение между советскими показными похвалами женскому равноправию — и реальной жизнью советских женщин. Она писала подруге:
Это просто смех, да и только. Этот феминизм… эта болтовня о новой женщине. Надо бы книгу написать о полусотне заморенных, забитых, затурканных… Да, я понимаю, 50 лет назад у одиноких женщин тоже жизнь была не сахар… Но они хотя бы не велись на лживые обещания свободы407.
Как и Беннет, Кеннелл сочла Стронг с ее сложным характером малоприятной соседкой, но были у нее и более важные поводы для огорчения. Рут писала матери:
За эти две недели мне столько всего довелось пережить! Это не сравнить с моими прежними московскими днями, просто невероятно, невозможно описать. Скажу лишь, что все очень изменилось, мне всему приходится учиться заново, жизнь здесь ужасно тяжелая, еды и всего остального не хватает, но у иностранцев, как у самого привилегированного здесь класса, всего вдоволь. И говорят, что чем дальше от Москвы, тем жизнь тяжелее.
Былому идеализму Рут теперь не на что было опереться.
