Ты, — прервала мои смущенные думы Елена, — ты... старался.
Старался. Я потуже запахнул хитон и, чтобы скрыть замешательство, стал смотреть на приближающуюся грозу. Старался!..
— Искренне, — продолжала она.
Я не мог больше слышать, как она подбирает синонимы к слову «жалкий». Наверное, если бы она не прекратила, я бы вырвал у нее кинжал и перерезал себе глотку.
Парис был, выражаясь языком моей прошлой жизни, «дико сексапильный чувак».
Будь человек хоть трижды цивилизован, достаточно лишь разбудить старую программу.
— Не важно. Это из «Одиссеи». Нешу... нешуще... несущественно.
Но пусть Ахиллес подчинится моей власти! Один лишь Аид, бог смерти, столь же безжалостен и упрям, как этот выскочка! Пусть Ахиллес склонится передо мной! Я старше его годами, я более царственный царь и вообще более велик!
Такие вот извинения.
— О нет, — простонал Манмут, обращаясь к ионийцу. — Они снова надумали... общаться.
Диомед забирает у старика вожжи, но и не думает поворачивать.
— Если я поверну, Гектор будет бахвалиться перед своими: «Я обратил Диомеда вспять!»
Нестор хватает его за мускулистую шею:
— Тебе что, шесть лет? Разворачивай гребаную колесницу, придурок, или Гектор подпояшется нашими кишками еще до того, как в Трое сядут пить чай!
Ну или что-то в таком роде. Не могу ручаться за подлинность последних слов: мой остронаправленный микрофон, возможно, немного барахлит, а сам я в сотне ярдов от колесницы.
— Да, — ответил Гектор с болью во взгляде, но твердо. — Но я буду мертв, и земля надо мной заглушит твои вопли.
да, Манмут, я видел колесницу — это было последнее зрелище в моей жизни. Однако я и на секунду не поверил, что это и впрямь колесница с мужчиной и женщиной переростками разъезжает в вакууме. Уж слишком красиво.
Мне важно убедиться, что ты действительно стоишь на самой низкой ступени умственного развития, что в тебе нет ничего хорошего, что ты презренное существо, неспособное даже отказать себе в удовольствии.
