— Да! Это кардиомегалия и отток крови от желудка.
— Нимея, ты просто влюбилась, это нормально. Но, если хочешь, я буду делать вид, что у тебя кардиомегалия и отток крови.
— Или ты мне что-то подсыпал, пока лечил.
— Или так.
— Фу, звучит сопливо. Но слушай, у меня ряд симптомов. Сердце мешает дышать, как будто очень большое становится.
— Ты не можешь такое сама у себя диагностировать, Нимея, но если это так, то это кардиомегалия, а не любовь.
— И я так подумала! — восклицает она, глядя на скептически настроенного Энграма. — Еще у меня ноет в груди.
— Это межреберная невралгия.
— Пожалуй. — Нимея с совершенно серьезным видом кивает. — И в животе все время такое горячее ощущение, как будто все скручивается.
— Может, проверить кишечник?
— Да, в первую очередь так и поступлю. А еще бабочки в животе.
— Это отток крови от желудка.
Он, разумеется, желал им счастья.
Только не друг с другом
Быть хорошим и умереть или быть хорошим и потерять всех родных — это благородно и священно. Чтобы стать героем, которого любят, нужно просто страдать, кого-то потерять, а еще лучше — умереть смертью храбрых. А я не хотел ничего из этого, я хотел жить и видеть тех, кого люблю, живыми.
Любовь — сложное и чертовски бессмысленное слово.
Сейчас нет, в будущем — возможно.
Сейчас нет, раньше — да.
Сейчас — да, в будущем — не знаю.
Конечно, а как иначе? Я же воспитанный мальчик из семьи потомственных расистов
— Ты когда-нибудь замечала, что время всегда бежит по-разному? Ты забываешь про него, и оно несется как сумасшедшее. А если помнишь, то еле тащится. Оно закручивается в спираль, обернешься — а уже прошел год, и его не вернуть. Это самое страшное, что можно представить. Время безвозвратно. И единственное, что от него спасает и идет ему в противовес, — вера. Она бесконечна и милосердна, как ничто другое. Пока веришь, можно исправить все, даже этот потерянный год. Ты знаешь, что, если женщина верит, что красива, даже будучи древней старухой, другие тоже в это верят? Не смейся, это сейчас, пока ты молода и прекрасна, думаешь, что мои слова — ерунда.
— Я тебе напомню, моя мертвая принцесса, что ты… мертвая, — улыбается она. — А у мертвых принцесс нет документов. Так что мы поедем даже не в пять раз дольше, а в шесть. Не по скоростному автобану, а по самой-самой гнилой окраине.
Какого хрена я вижу тебя, если должен быть на том свете, — вдруг произносит он неестественно твердым для только что ожившего голосом.
— Вот такой хреновый у тебя будет «тот свет»
И пожалуйста, пусть мне понравится…
— Понравится, — уже рявкает на нее Фандер. — Можешь, пожалуйста, помолчать. — Их носы соприкасаются, Фанде
