Эта первая моя любовная сцена предопределила все мои последующие, всю страсть во мне несчастной, невзаимной, невозможной любви. Я с той
Я неистощимый источник ересей. Не зная ни одной, исповедую их все. Может быть и творю.
Нужно писать только те книги, от отсутствия которых страдаешь. Короче: свои настольные.
Самое ценное в стихах и в жизни – то, что сорвалось.
Господа был Иуда. А кто же у Дьявола – Иуда?
Я: – Это, конечно, будет женщина. Дьявол ее полюбит, и она захочет вернуть его к Богу, – и вернет.
Каждая встреча начинается с ощупи, люди идут вслепую, и нет, по мне, худших времен – любви, дружбы, брака – чем пресловутых первых времен. Не худших времен, а более трудных времен, более смутных времен.
Володя, знаете для чего существуют поэты? Для того, чтобы не стыдно было говорить – самые большие вещи:
И сохранят всегда мои дороги —
Твою печать.
Но не замужество, не дети, не тетради, и даже не страны – я помнить начала с тех пор, как начала жить, а помнить – стареть, и я, несмотря на свою бьющую молодость, была стара, стара, как скала, не помнящая, когда началась
сказала: «действующие лица». По существу же действующих лиц в моей повести не было. Была любовь. Она и действовала – лицами.
Чувства, для людей, это какие-то простоволосые фурии, нечто не в них происходящее: на них обрушивающееся. Вроде каменного обвала, под которым они сразу – в кашу!
– иначе:
Четкость моих чувств заставляет людей принимать их за рассуждения.
Не могу священнее не хочу. Не могу, это все переборотые не хочу, все исправленные попытки хотеть, – это последний итог.
Неприлично быть голодным, когда другой сыт. Корректность во мне сильнее голода, – даже голода моих детей.
– Ну как у Вас, все есть?
– Да, пока слава Богу.
Кем нужно быть, чтобы так разочаровать, так смутить, так
