, наконец ты понял, да,
ответ мне дал прямой,
простосердечный циник мой,
вкусил запретного плода.

Какое ж ты еще дитя,
испытываешь восхищенье,
предав все то, что есть семья,
в обмен на развлеченья.

Нет, ты смириться не готов
с трудом познания себя
в тиши, где темь и пустота,
где нет родных оков.

[…]
Увы – не можешь ты
пойти на компромисс?
тогда за истину держись,
не смей искать защиты.

Лишь в сердце нашем зло сидит,
то грех наш первородный,
Так смейся ж над своей природой,
Плюй на тысячелетний стыд{L’illecito, в P1, стр. 421–422.}.