Я вернулся к пациентке. Ее пухлое тело было раздето догола, чтобы мы могли найти повреждения и обработать ее с помощью различных игл, фармацевтических препаратов и электрических проводников. Кровь сочилась через пластиковые трубки, торчащие из ее рук. Ее обнаженное тело было откинуто в сторону, наполовину сваливалось с каталки в таком скрюченном положении, что я даже поморщился от дискомфорта.
То, насколько медицина попирает человеческое достоинство, может быть трудным для восприятия.
Медсестра инстинктивно поправила ее.
– Давай-ка приведем тебя в порядок, – сердечно сказала она мертвому телу, схватив его за плечи, расправив болтающуюся шею и прикрыв медицинским халатом.
Порыв был бессознательным и рефлекторным. Унизительность смерти случайно встретилась с сочувствием живых. Мы бы не посмели встать слишком близко к этой пациентке в лифте, чтобы ненароком не нарушить ее личное пространство, но сейчас мы свободно трогали ее обнаженное тело, прикрывая его и шепча добрые слова в ее неслышащие уши.
Распространенное заблуждение, что у медицинских работников естественные эмоции заменяются холодным расчетливым поведением. Считается, что там, где другой человек будет испытывать печаль или панику, парамедик, медсестра или врач отделения неотложной помощи заблокируют свои эмоции и начнут действовать. Истина, однако, в том, что мощные внутренние переживания не заменяются спокойным безразличием. Они лишь скрываются под ним. Другими словами, за маской спокойствия хирурга все еще прячутся реальные человеческие эмоции. Они незаметно дают о себе знать, но они кипят как магма под поверхностью спящего вулкана.
Полагаю, этим мы не сильно отличаемся от всех остальных, чья работа идет рука об руку со смертью – от пожарных и полицейских до боевых солдат. Паника саморазрушительна, и, хотя ее можно контролировать, никакие тренировки не отменяют высокоразвитую инстинктивную реакцию организма на саму смерть. Мы можем замедлить сердцебиение и вернуть нашим мыслям спокойствие и рациональность, но неприятное чувство в желудке, моментально и бесконтрольно возникающее в ответ на смерть, всегда будет контролировать наше человеческое естество. Так происходит всякий раз, когда я сталкиваюсь с мертвецом. Мертвое обнаженное тело, конечно, являет собой необычайно печальное зрелище. И все же это печально не в том смысле, как печальна сама смерть и угасание человеческой души. Эта особая печаль приходит позже. Она возникает, когда вы разговариваете с семьей пациента, перебираете его вещи или знакомитесь с деталями, которые персонифицируют тело. Эта печаль появляется, когда вы роетесь в кошельке умершего пациента в поисках контактов ближайших родственников и натыкаетесь на подарочную карту из магазина сэндвичей или на список дел. Трупу придает человечности то, что нынче покойному пациенту оставалось всего два визита до бесплатного двенадцатидюймового сэндвича, и что ему нужно было купить кошачий корм по дороге домой
То, насколько медицина попирает человеческое достоинство, может быть трудным для восприятия.
Медсестра инстинктивно поправила ее.
– Давай-ка приведем тебя в порядок, – сердечно сказала она мертвому телу, схватив его за плечи, расправив болтающуюся шею и прикрыв медицинским халатом.
Порыв был бессознательным и рефлекторным. Унизительность смерти случайно встретилась с сочувствием живых. Мы бы не посмели встать слишком близко к этой пациентке в лифте, чтобы ненароком не нарушить ее личное пространство, но сейчас мы свободно трогали ее обнаженное тело, прикрывая его и шепча добрые слова в ее неслышащие уши.
Распространенное заблуждение, что у медицинских работников естественные эмоции заменяются холодным расчетливым поведением. Считается, что там, где другой человек будет испытывать печаль или панику, парамедик, медсестра или врач отделения неотложной помощи заблокируют свои эмоции и начнут действовать. Истина, однако, в том, что мощные внутренние переживания не заменяются спокойным безразличием. Они лишь скрываются под ним. Другими словами, за маской спокойствия хирурга все еще прячутся реальные человеческие эмоции. Они незаметно дают о себе знать, но они кипят как магма под поверхностью спящего вулкана.
Полагаю, этим мы не сильно отличаемся от всех остальных, чья работа идет рука об руку со смертью – от пожарных и полицейских до боевых солдат. Паника саморазрушительна, и, хотя ее можно контролировать, никакие тренировки не отменяют высокоразвитую инстинктивную реакцию организма на саму смерть. Мы можем замедлить сердцебиение и вернуть нашим мыслям спокойствие и рациональность, но неприятное чувство в желудке, моментально и бесконтрольно возникающее в ответ на смерть, всегда будет контролировать наше человеческое естество. Так происходит всякий раз, когда я сталкиваюсь с мертвецом. Мертвое обнаженное тело, конечно, являет собой необычайно печальное зрелище. И все же это печально не в том смысле, как печальна сама смерть и угасание человеческой души. Эта особая печаль приходит позже. Она возникает, когда вы разговариваете с семьей пациента, перебираете его вещи или знакомитесь с деталями, которые персонифицируют тело. Эта печаль появляется, когда вы роетесь в кошельке умершего пациента в поисках контактов ближайших родственников и натыкаетесь на подарочную карту из магазина сэндвичей или на список дел. Трупу придает человечности то, что нынче покойному пациенту оставалось всего два визита до бесплатного двенадцатидюймового сэндвича, и что ему нужно было купить кошачий корм по дороге домой
