помню, наблюдал, как врач, сообщившая эту новость, сама будучи родителем, молча вышла из палаты после разговора с матерью и сотрудниками полиции Нью-Йорка, которых подключили к делу. Спокойно, не проявляя никаких эмоций, она просто села за свой компьютер, открыла электронную почту и начала просматривать письма.
Дело не в том, что эти врачи были черствыми или их не трогали подобные происшествия. Я знаю всех их лично и уверен, что пережитое сильно на них повлияло. Все гораздо проще: мы почему-то не способны по-настоящему осмыслить и обсудить эти события.
Эти трагедии настолько серьезны, что они выходят за пределы нашего понимания и коммуникативных способностей. Как будто тот, кто в своей жизни видел только прерии и равнины, пытается представить себе размеры Эвереста. И как бы он ни утверждал, что все понимает, правда в том, что человеку трудно охватить подобный масштаб. Еще труднее объяснить свой опыт другим, если сам не способен полностью осмыслить его. Прилагательных и гипербол недостаточно. В определенный момент сам язык подводит нас.
Эти обстоятельства кажутся нам больше, чем то, что мы можем выразить вербально. Чувствовать настолько глубоко, но при этом понимать, что ты не в состоянии передать всю силу этого чувства, может быть невыносимо. И мы остаемся наедине с этим ощущением бессилия. Не в силах описать наш опыт, со временем мы вообще перестаем пытаться. Парадоксально, но именно величина и важность происходящего являются причиной нашей неспособности говорить об этом.
– Никто и никогда не сможет по-настоящему понять вас, если только он сам не часть этого, – я слышал, как пожилые менторы делятся с молодыми врачами своим близоруким видением. – Они не могут. Все это слишком безумно.
Мы сталкиваемся со странным парадоксом: профессия, которая сознательно сталкивает нас лицом к лицу со смертью, одновременно лишена системы, позволяющей нам взаимодействовать с ней. Дни напролет мы слушаем чужие истории, но так и не научились рассказывать их сами.
В результате происходящее в больнице после смерти до неприличия обыденно.
В отделении неотложной помощи после объявления времени смерти инерция в комнате ослабевает, уровень адреналина медленно возвращается
Мы знакомы со смертью, но избегаем разговоров о ней. Смерть подобна пассажиру, которого регулярно видишь по пути на работу, но с которым никогда не разговариваешь, – далекий незнакомец со знакомым лицом
размышлял о своем желании продолжить наши попытки, чтобы этот человек стал свидетелем смерти своей жены и своими глазами увидел всю заботу и внимание, которые она получала. Предыдущие поколения врачей, следуя тому же инстинкту заботы, поступили бы с точностью наоборот. Вместо того, чтобы предпринять несколько лишних шагов, предоставляя человеку возможность присутствовать в момент смерти любимого человека, они поспешили бы выпроводить всех родственников из комнаты, дабы быть уверенными, что их не будет здесь, когда это случится. Эти врачи были убеждены, что защищают членов семьи от встречи с любимым человеком, который находится под угрозой. Они будто верили, что цивилизованное общество слишком хрупкое, чтобы наблюдать уродство смерти. Идея о том, что люди должны быть ограждены от реальности своих родственников, всегда казалась мне проблематичной, какими бы благими намерениями она ни была вызвана. Я считаю, что они больше чем кто-либо другой должны находиться в этой комнате, проводя последние мгновения со своими близкими
