Когда-то он, ожидая моей восхищённой благодарности, взлетел выше птичьего полёта, но оттуда меня невозможно не то что разглядеть, а хотя бы заметить, — так чему же восхищаться и за что благодарить?

Полетать, что ли, и мне — мне ведь по чину, — чтобы с высоты полёта тех же птиц не замечать опостылевших мелочей? Увы, небо занято, двоим в нём можно лишь разминуться. Да и мелочей — всего нашего добра — нажито столько, что ничего другого, кажется, уже и не осталось. А добро всё наживается и наживается, не переставая…