Только после смерти человека, утверждал Сартр, мы можем с определенностью сказать: «Она была лесбиянкой», «Он был вором», «Он был милосердным», «Она была антисемиткой» и т. д. Пока остается жизнь и выбор, у людей нет никакой «сущности» и каждый может неожиданно измениться.
Притча о притче
Один молодой американец по имени Саймон Мун, изучавший дзэн в дзэндо (школе дзэн) в Ломпоке, штат Калифорния, совершил непростительную ошибку — прочел «Процесс» Франца Кафки. Этот зловещий роман, в сочетании с дзэн-тренировкой, оказался не по зубам бедному Саймону. Юношу потрясла, интеллектуально и эмоционально, странная притча о Двери Закона, которая у Кафки появляется ближе к концу повествования. Саймона притча Кафки так взволновала, что он не мог больше медитировать, потерял самообладание и надолго отвлекся от изучения сутр.
В несколько сжатом пересказе, притча Кафки выглядит так:
Некий человек приходит к Двери Закона и просит разрешения войти. Страж не дает ему пройти через дверь, но говорит, что если этот человек будет ждать неопределенно долго, то, может быть, когда-нибудь в будущем, он получит разрешение. Человек ждет и ждет; он стареет; он пытается подкупить стражника. Тот берет деньги, но по-прежнему не пропускает его через дверь. Человек продает все свое имущество, чтобы предложить еще большую взятку. Страж принимает ее, но все-таки не дает человеку прохода. Принимая каждую новую взятку, страж всегда объясняет: «Я делаю это только для того, чтобы ты не терял всей надежды».
В конце концов человек становится совсем старым и больным и знает, что он скоро умрет. В свои последние минуты он, набравшись сил, задает вопрос, который мучил его годами. «Мне сказали, — говорит он стражнику, — что Закон существует для всех. Почему же тогда так случилось, что все эти годы, пока я здесь сижу и жду, никто больше не пришел к Двери Закона?» «Эта дверь, — отвечает страж, — была создана только для тебя. А сейчас я закрою ее навсегда». Он захлопывает дверь, и человек умирает.
Как доказал Клод Шеннон в 1948 году, «шум» проникает в любой канал коммуникации, как бы ни был устроен последний.
Для трансмутации хлеба в плоть требуется фаллос, потому что наши древние предки верили в то, что фаллос требуется вообще для любой значительной магической работы.)
Мы знаем лишь модель «внешней вселенной», которая существует в нашем мозге, который, в свою очередь, существует у нас в голове.
Таким образом, все, что мы видим, существует не вовне (как мы привыкли думать). То, что мы видим, существует внутри, у нас в голове.
ока остается жизнь и выбор, у людей нет никакой «сущности» и каждый может неожиданно измениться.
каждый раз, когда внешний или внутренний спусковой механизм вызывает в нас квантовый скачок из одного «я» в другое, окружающий мир меняется.
Нельзя исключить наблюдателя из описания наблюдаемого.
Поскольку вскоре мы найдем веские причины избегать слова «есть» и других его форм – «существует», «является» и «находится», – давайте попробуем сформулировать то же высказывание на более функциональном языке – языке, который не предполагает, что мы знаем, чем вещи метафизически «являются» или «не являются» (то есть знаем их метафизические «сущности»). Функциональный язык нужен только для того, чтобы можно было описывать то, что мы феноменологически переживаем. Итак, копенгагенская интерпретация не отрицает существования «глубокой реальности», она лишь подразумевает, что с помощью научного метода невозможно экспериментально установить или продемонстрировать такую «глубокую реальность», которая объясняла бы все другие относительные (инструментальные) «реальности».
Опасно понимать новые вещи слишком быстро.
Джосайя Уоррен. Истинная цивилизация*[1]
