— Но разве можно страдать от одиночества среди своих?
Он задумчиво проговорил:
— Таков удел человека, который думает сам.
Осуждает себе подобных лишь тот, кто ждет от них лучшего. Ненавидит людей лишь тот, кто их любит.
С Бараком я впервые осознал противоречие, которое постоянно наблюдал в течение тысячелетий: спор старого и нового. Старикам хотелось сохранить, молодым — изменить. В конце концов, так они утверждают... но более внимательное изучение выявляет кое-что другое.
Старики хотят сохранить мир не таким, каков он есть, а таким, каким он был. В их глазах настоящее уже никуда не годится и достойно порицания. Образец они находят в неведомом им прошлом. Мой дядя Барак, человек неолита, призывал утраченный золотой век, когда люди еще не жили общиной, возродить в прекрасном завтра. Он ностальгически пытался в одиночку воссоздать это мифическое время. Грустная утопия.
Молодые, ценя нововведения, считают себя рациональными прагматиками, но они становятся поджигателями и играют с огнем. Они не только разрушают то, что есть, но внедряют новинки, ни будущего, ни вреда которых не предвидят. Мой отец Панноам внедрял у нас земледелие, видя в нем прогресс. Он не представлял, что жизнь, полностью сосредоточенная на земле, ведет человечество к избыточной работе, к окончательному укоренению, к истреблению лесов, к уничтожению биологического разнообразия, к встрече с голодом, к оскудению питания, к грабежу и войнам и даже к перенаселению. Прогресс — это не только история знания, он еще и история невежества: он не заботится о последствиях. Перспективная утопия.
На первый взгляд в этом поединке все вертится вокруг знания: старость цепляется за прошлое знание, молодость ищет нового знания.
На самом же деле старость воображает знание прошлого, а молодость мечтает о будущем знании. А мне кажется, что все крутится вокруг невежества.
Ты вопреки всему любишь Панноама, Барак?
— Конечно.
— Он этого не заслуживает.
— Это ничего не меняет. В детстве моя любовь была слепа; в зрелости моя любовь прозрела; но она остается любовью.
— Это несправедливо.
— Любовь не имеет ничего общего со справедливостью, Ноам.
— Ты вопреки всему любишь Панноама, Барак?
— Конечно.
— Он этого не заслуживает.
— Это ничего не меняет. В детстве моя любовь была слепа; в зрелости моя любовь прозрела; но она остается любовью.
— Это несправедливо.
— Любовь не имеет ничего общего со справедливостью, Ноам.
Мы не покидаем того, от чего бежим. Лишь отходим на какое-то расстояние. Не более того.
Но мы не винили человека, который похитил наших суженых и обрек нас на изгнание. Почему?
— Если ты любишь, то не прекращаешь любить никогда. Любовь меняется, но не исчезает.
Природа нуждается в смерти, чтобы продолжать жизнь. Оглянись вокруг. Этот вечный лес питается самим собой. Видишь? Никаких обломков. Ничто не пропадает напрасно. Ни испражнения, ни трупы, ни гниль. Падают ветви — и удобряют почву. Падают деревья — и кормят своими останками растения, грибы и червей. Падают животные — и их плоть, шерсть и кости нужны другим животным. Когда ты продираешься сквозь кусты, идешь по зарослям вереска, топчешь побеги, твои ноги ступают по множеству прежних лесов. Мертвые листья превращаются в живые, молодой стебель пробивается из разложившегося. Каждое падение дает рост, каждое исчезновение умножает бытие. И нет поражения. Природа не ведает ни остановки, ни конца, она начинает снова и порождает новые формы. Смерть служит возрождению жизни, ее продолжению и развитию.
Я посмотрел в глаза Тибору:
— Но разве можно страдать от одиночества среди своих?
Он задумчиво проговорил:
— Таков удел человека, который думает сам.
Когда начинается жизнь человека? При рождении, на выходе из материнской утробы?
Нет, ведь в ней он провел долгие месяцы.
Или при зачатии, когда семя отца соединилось с материнской яйцеклеткой? Нет, ведь и сперма, и яйцеклетка жили в телах родителей задолго до своей встречи.
Ну так при рождении отца и матери?
Снова нет, поскольку у отца и матери были их родители, а у тех — их родители, а у тех... Наследственность тянется вспять до бесконечности. Можно ли определить мгновение, когда гены отправились в путь? Или надо добраться до первого мужчины и первой женщины? Но мы их не найдем. В нас миллионы частиц, которые существовали прежде. Нет начала жизни, и до всякого бытия было предшествование ему.
