27 декабря. Осминкин пишет:
Коммунальная Кухня как поле диалогизма и полифонии по Бахтину.
Валера с Верой немного подвыпившие на кухне. Вера (крупнее Валеры в полтора раза) курит. Валера смотрит. Ольга (крепкая широкоплечая женщина) нарезает бекон и бросает на раскаленную сковородку. На кухню вбегает ее сын Славик: «Ма-ам, а Катя (кошка) опять насрала».
— Я очень рада за нее, — говорит Ольга.
Гройса о том, что в коммуналке правит бал бытие выставленности, где все невыставленное вызывает подозрение и рождает конспирологические теории, разоблачить которые не помогут никакие рациональные доводы и факты.
Коммунальное тело — это тело голема, созданное пророком Иеремией, сшитое-перешитое и требующее вернуть своего создателя на место, разобрать его, но Иеремии (СССР?) вот уже четверть века как нет, и отсюда
… Недоохлажденное желание взывает снова подсоединиться к массмедиа и социально-сетевым потокам. Остается только амбивалентный привкус несбывшегося обещания — двуликий Янус проебанно-приобретенного
Вернулся из Мурманска. Будто никуда не уезжал. Коммунальное сожительство — это область непрекращающегося перформативного взаимодействия: предписания, напоминалки, императивы, подколы, жалобы, сплетни, ворчания, шепотки по комнатам — разные речевые жанры, но объединяет их то, что все они реально произносятся, то есть представляют из себя высказывания, которые ежедневно производят эту реальность, пусть подчас и от противного
а там в парадной у окна четыре молодых курсантских тела стоят в кромешном, но сладковатом дыму, высоченные, в томящихся позах, как на развороте из Vogue, в обтягивающих маечках бледно-зеленого цвета. Яркое солнце сквозь дым нежно ласкает их взъерошенные головки, перескакивая на ручки и цыгаретки, которые они изящно, но уверенно стряхивают в мааленькую коробочку. Один из них полулежит призывно на подоконнике, поправляя непослушные локоны, а другой нежно кладет ему ручку на коленку — лестничный пролет чертовски узок для всех сразу. Я протираю глаза кулачками (все это длилось не больше секунды) и теряюсь, ремонтник тоже теряется. Я закрываю за ним дверь, а он так в бахилах и убегает на улицу.
Прогулялся и пользу принес полутора десяткам жильцов разного полу. А на большее мы и не претендуем, с нас и одной коммунальной квартиры хватит, а мир спасают пусть другие, про них агиографии пусть сложат, а мы микробиографическим очерком удовлетворимся.
Зинаида Геннадиевна курит у окна и молча смотрит в пустоту (этот взгляд сродни экзистенциальной самотерапии после смены, на которой снова кого-то не удалось спасти). Рядом начинает трястись ее стиральная машинка — старая, огромная, громкая, как ракета, — от нее вот-вот сейчас отпадут ступени, и она взмоет в воздух со всем тряпьем. Но нет, Зинаида Геннадиевна быстро как кошка реагирует на начало отжима, подбегает к стиралке-ракете и обнимает ее, как большое домашнее животное, своим сухощавым телом.
Ну вот, подумал Роман Сергеевич, так вместо будущих Блейков и Тернеров люди становятся дальнобойщиками, издающими «батины звуки». Что для народного хозяйства, в общем-то, не так и плохо.
Говорю на отъебись: «Ну возьмите нарисуйте что-то радостное, как обычно рисуют — вот моя жизнь без наркотиков». «Нет вы конкретно скажите», — говорит Оксана и убегает за условиями конкурса, выясняется, что можно сделать рисунок, коллаж, что угодно, лишь бы дети не стали ужасными заразными наркоманами.
