Войцеховский взялся доказать, что христиане остаются при своих ценностях, просто мир разваливается на две части — технологически продвинутую и атеистическую — и бедную и фанатичную.
Формулировки, как обычно у Лема, были хлесткие. Например: «<…> Если, как говорит немецкая оппозиция, германский поезд слегка сошел с путей, то российский никогда и не вставал на рельсы, лежит где-то на обочине кверху колесами <…>
А почему он не замечает связи между буйствующим материализмом и кризисом духовности?
. И добавил, что в Польше кругом одна глупость. «Раньше мы эту глупость относили на счет Москвы: „Эт
времени, но писатель этого не знал), Лем предлагал разработать фармацевтические средства для подавления полового влечения и для сокращения сроков женской фертильности (вплоть до возрождения периодов гона). Он пре
ентации. Парадоксальным образом посткоммунисты в новой ситуации оказались Лему ближе, чем значительная часть их оппонентов, с Валенсой включительно.
этот ореол изрядно померк. И дальше становилось только хуже. Поскольку страна пошла совсем не в том направлении, о котором мечтал Лем, очень быстро он разочаровался в политической элите новой Польши и начал сурово ее критиковать. Особенно его нервировало усиление церкви и правых, в которых Лем видел возрождение ненавистной эндеции. И был в этом частично прав. Уже 1 мая 199
Меня также пугает агрессивность визуальных технологий. Я называю их «пещерной жизнью электронной эпохи», в которую мало кто будет уметь читать. Все в картинках!1205
щитником сталинизма, а это самое худшее, что я мог бы сказать. Впервые мне пришла в голову эта мысль, когда из советской прессы, которую я сейчас жадно и с изумлением читаю, я узнал, что в Москве всерьез хотят издать ужасы Стивена Кинга»1203. Загрязнение окружающей среды, наплыв массовой культуры и размывание моральных норм — вот что тревожило Лема. Здесь он опять же оказался в одной лодке с Иоанном Павлом II, крайне обеспокоенным тем, что вместо христианизации победа западной демократии привела к торжеству левых, с их свободой частной жизни и «вседозволенностью».
Позитивно он был настроен касательно перспектив Польши, но не мира. Тут Лем остался верен себе — разве что атомный катастрофизм уступил место экологическому и культурному. В августовском интервью 1989 года, данном газете Frankfurter Rundsch
