— Добро всегда побеждает зло, — сказал я. — Обещай мне, что ты никогда не будешь сомневаться в этом. Просто в этом сомневаться нельзя.
Тут я вспомнил про диск и поставил его на дешевую вертушку, которую увидел на полке у тети Гали. И глухой голос Цоя сразу запел, в общем, про то же самое, хотя ты придешь к этому через муки сомнений, если вообще ты к этому придешь, еще не скоро, пацан
— Как жаль, что все это скоро облетит, — сказал я, когда мимо поплыли деревья. — Жаль, что осень всегда так плохо кончается
я считаю, что мне повезло: я теперь знаю, что можно любить, ничего не ожидая взамен
всякий романтизм имеет под собой это простое человеческое желание: бежать отсюда — хоть куда, скорей, потому что это же невыносимо
— Знаете, я пришел к мысли, что родина — это больше время, чем место. Место — что ему сделается? А вот время в этом месте сильно изменилось в последнее время…
Наверное, думал я, шагая под снегом, это и есть жизнь в пределе своих проявлений. Вот это, а не то. Вот этот тусклый, специальный, больничный, никогда не гаснущий свет, в котором вечность и время, надежда и безнадежность, дом и бездомность
— А тут забавно. Можно, я вам вслух прочту?.. «Я видел счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась так очевидно, который достиг своей цели в жизни, получил то, что хотел, который был доволен своею судьбою, самим собой… К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжелое чувство, близкое к отчаянью…»
— Не надо, — попросила Лиля. — Ты нам мешаешь. Мы же тоже говорим о важном, о состоянии медицины в провинции…
— Мне кажется, история кончилась. Не в том смысле, в каком лет двадцать назад писал Фукуяма, а в том, что не стало стиля. Если нет стиля, то вообще непонятно, как отличить один век от другого. Как вы думаете?
— История — это то, о чем есть документы и артефакты, — сказала Герта Франциевна, и голос у нее сразу стал чуть скрипучим и назидательным
Я вообще вот что думаю в последнее время — это совсем простая штука: кто счастлив, тот и прав
— Вот этот самый Бодрийяр, — объяснил я Голубю, потому что Хи, которого он ласково поддерживал под руку, вдруг сделался совсем невменяем, — утверждает, что с болезнями тоже уже все понятно. Они наглядны в избыточности своего ожирения, но мы ничего не можем с этим сделать. С одной стороны, все прозрачно, реально до тошноты, а, с другой, мы все равно еще меньше понимаем про смысл. Он говорит, ответом на всю эту тошноту может быть только ирония, он прав, вероятно, но где же ее столько взять?
