я могу увидеть во сне, как когда-то учился ходить. Да только ничего это не даст. Я умею ходить, а вот учиться ходить — это мне уже не дано.
Когда мы теряем очень близкого человека, то среди событий последующих месяцев появляются такие, которые, как нам кажется, могли произойти лишь благодаря его отсутствию, как бы мы ни хотели ими с ним поделиться. Мы передаем ему последний привет на языке, которого он уже не понимает.
Если бы понадобилось в самой краткой форме, как получится, выразить античное учение, подобно Гиллелю, некогда проделавшему то же самое с учением иудеев, то это должно было бы звучать так: «Лишь тем будет принадлежать Земля, кто живет силами Космоса». Ничто так не отличает человека Античности от человека нововременного, как его совершенная преданность космическому опыту, который последующим поколениям почти неизвестен. Уже расцвет астрономии в начале Нового времени стал предвестником упадка. Конечно, Кеплера, Коперника, Тихо Браге влекли не только научные побуждения. Но всё же исключительное внимание к оптической соотнесенности со вселенной — к чему очень скоро пришла астрономия — есть первый признак того, что должно было случиться. Античность обращалась с космосом иначе — в упоении. Ведь именно упоение — тот опыт, в котором мы только и обретаем самое далекое и самое близкое, и никогда — одно без другого. Но это означает, что упоенно общаться с космосом человек может лишь в сообществе. Опасное заблуждение людей Нового времени — считать этот опыт несущественным, таким, без которого можно обойтись, и отдавать его на откуп одиноким мечтателям, живущим прекрасными звездными ночами.
Страна, как и вещи, изнуряет чело
Быть счастливым — значит уметь без страха заглянуть в себя.
Люди, запертые в пространстве этой страны, утратили способность видеть очертания человеческой личности. Каждый свободный человек предстает перед ними чудаком.
Любящий привязывается не только к недостаткам возлюбленной, не только к женским причудам и слабостям; морщины на лице и родимые пятна, поношенная одежда и неуклюжая походка властвуют над ним гораздо дольше и вернее, чем любая красота [10].
Любимый человек всегда кажется любящему одиноким.
Большинство ищет в любви вечную родину. Другие, впрочем, очень немногие, — вечное странствие. Эти последние — меланхолики, вынужденные потому избегать прикосновения к родной земле. Они ищут того, кто избавил бы их от тоскливой родины. Ему они будут хранить верность.
Быть счастливым — значит уметь без страха заглянуть в себя.
