– Анастасия! – Он никогда не называл девчонку Таис. – Вы где?
Маня, когда ей особенно надоедало общество, уходила в малинник «пастись» и угощала Алекса, если он являлся за ней, – сам он никогда в кусты не лез, стоял подле и взывал к ней, чтоб вылезла.
Не может быть, чтоб Володька ему не рассказал!
моргнула, как сова, и уточнила
Там, где его душа касалась ее, обугленная корка сворачивалась в грязные черные струпья и осыпалась, а под ней не было ни крови, ни грязи, только тоненькая, розовая, поджившая, доверчивая душа, которая и была ее настоящей.
Почему у нас ничего не получается, как… у мужчины и женщины?
Кругом грохотала стройка, рядом ударными темпами возводилась еще одна Китайская стена, точная копия первой.
Иногда мне хочется открутить себе голову, – задумчиво продолжала Маня, – и пожить хоть какое-то время без головы. Я все время придумываю, постоянно, каждую секунду. Я или пишу, или придумываю, или сплю.
Время от времени Маня «прозревала», вот как сегодня, когда печалилась перед Митрофановой, и всерьез собиралась его бросить раз и навсегда, а потом обмякала, раскисала, говорила себе, что «лучше уж так, чем никак».
Ну, хорошо. Ну, допустим, у нее «неправильная» любовь. Не такая, как у всех. Но кто сказал, что любовь должна быть правильной?! Любовь же может быть любой! Даже совсем-совсем неправильной.
он будет говорить ей: «Собака моя, собака!»
Так говорят только самым близким, самым любимым, самым… главным. Которым уж точно нельзя сказать «лапуля», или «зайка», или «олененок», от которых нельзя отделаться пошлым и привычным сюсюканьем. Самые близкие точно знают разницу между «солнышком» и… «собакой»!
