Ждать. Мне вспомнился парень, который рассказывал, что, если бы ему было суждено погибнуть на этой войне, он предпочел бы смерть в самом начале кампании, чтобы не сидеть по уши в дерьме, жаре и бесконечном ожидании. Разве это нормально?
«Человек года» по версии журнала Time прошел внутрь и присоединился к адмиралам. Четверо мужчин сидели в огромном отсеке «Карибу». Бортмеханик, который выглядел так, будто его только что повысили минимум на два звания, нажал кнопку подъема рампы и запечатал самолет. Нас окатило потоками воздуха от винтов, и самолет улетел, сначала превратившись в точку, а затем растворившись в небе. Пыльная толпа оживилась.
— Эге, я надеюсь, им там не тесно.
— Нельзя сажать рядовых и важных шишек рядом, пойми.
— Да с хера ли?
— От нашей копоти они теряют блеск.
Вьетнамский массажист средних лет аккуратно разложил меня на столе и покарал мое западное тело.
— Хорошо, нет? — спросил он, хрустя моими позвонками. — Вам понравится это?
Я вздрогнул, когда он завел мои локти под голову. Он продолжал в таком же духе еще несколько минут. Затем мягко наклонился и спросил:
— Хотеть минет?
— Нет, — быстро ответил я в смятении.
— Я позвать сюда девочку, она делать лучший минет.
Облегчением было узнать, что речь шла о девочке, но меня все равно это не интересовало.
— Нет, но спасибо.
Плотник соорудил скамейку, подогнав все части настолько идеально, что все держалось без гвоздя. Она была так искусно собрана, что гвозди просто не требовались. Я воспринял эту скамейку как символ, раскрывающий истинный характер вьетнамского народа, поэтому украл ее. Взвалил ее на плечо и пронес обратно по тропинке мимо кучи рисовых стеблей, вдоль двориков, мимо все еще улыбающихся женщин, прямо на солнцепек нашего песочного сада. Я подошел к вертолету, поставил скамейку под тень лопастей, уселся на нее и сообщил:
— Гляньте, ни одного гвоздя.
Я поерзал взад-вперед, чтобы дать нагрузку на скамейку и показать, как крепко она держится. Кайзер подошел поближе.
— Гляди, они так грамотно собрали ее, что даже гвозди не нужны, — объяснил я.
— Так потому, что у них выбора нет. Тупые гуки не знают, как делать гвозди, — сказал Кайзер.
Я прошелся вглубь деревни, миновав подозрительную кучу рисовых стеблей, под которыми мог скрываться вход в подземные бункеры и туннели. Я вполне мог подойти и проверить, а еще я мог вытащить свой пистолет и пальнуть себе в голову. Между этими действиями не было никакой разницы.
Результат всего вылета? Пара вьетконговцев. Такое ощущение, что группа разведки изучала карты вверх ногами. Коннорс предположил, что разведчики черпали свои сведения из контрабандных китайских печений с предсказаниями.
— Запомните, — объяснил Фэррис. — Из тридцати трех видов здешних змей тридцать один ядовитый.
— Как нам их отличить? — спросил Реслер.
— Учитывая такое соотношение, разрешаю действовать без суда и следствия — валите всех без разбору.
Наконец, после запутанного круговорота деловых сделок, который продолжался три года, я стал вице-президентом компании по изготовлению зеркал в Бруклине. На новой должности я получил комфортный оклад, мне дали пятьдесят человек в подчинение, и я завязал с алкоголем и транквилизаторами. Но все равно пребывал в мучительном беспокойстве и продолжал подскакивать по ночам.
Прошло десять лет со дня моего возвращения из Вьетнама. Я никак не мог признаться самому себе, что мои тревоги вызваны пережитым на войне опытом. Вместо этого я убедил себя в собственной первоначальной неполноценности и психической неуравновешенности.
Я так хорошо проявил себя в качестве инструктора-методиста, что, когда сообщил директору департамента о своем увольнении из армии, он предложил мне внеочередное звание капитана, если я останусь. Но я стал бы наземным капитаном. Все, что мне оставалось — это нацепить крылышки и ходить к стоянке, чтобы наблюдать за улетающими вертолетами. Поэтому, когда я уволился из армии в 1968-м, я превратился в бывшего пилота и неудачника, но по своему же мнению.
Дальше было многое. Я пошел по линии поведения, типичной для большинства вьетнамских ветеранов. Ирония заключается в том, что я даже не подозревал о своем поведении, пока не выразил его на бумаге. Мне потребовалось очень много времени, чтобы все осознать.
Я вернулся в Университет Флориды, чтобы закончить обучение, начатое в 1960-м. Я видел студенческие демонстрации, на которых ветеранов обзывали дураками за службу во Вьетнаме. Я ощущал себя двойным неудачником: внутренняя трещина привела меня к отстранению от полетов, а теперь меня выставляли кретином за то, что я вообще сунулся во Вьетнам.
— Рота Дельта, двести двадцать седьмой, — объявил Кэннон.
— Соседи, — произнес я. — Рад встрече.
Кэннон лишь обеспокоенно кивнул.
— Супер. Кэннон летал на боевой вертушке в Кавалерии, — начал Перстень. — Но в нашей роте мы допускаем к боевым вертушкам только худых пилотов. Сам знаешь, модели Б очень хлипкие, особенно когда забиты боеприпасами. Поэтому все пилоты наших боевых вертушек — тощие засранцы, прямо как ты.
Меня словно током ударили. Вот почему Кэннон так напряжен. Перстень собирался посадить его в «слик». А меня он собирался посадить в боевую вертушку.
— Что-то не так? — спросил Перстень, увидев мое выражение лица.
— Я летаю на «сликах».
— Да, а я летаю на боевых, — вставил Кэннон.
Перстень нахмурился.
— У меня есть принцип, тощие по боевым, толстые по «сликам». И я не пойму, чего ты так боишься, Мэйсон. В боевых гораздо безопасней, чем в «сликах». «Слики» берут на себя большую часть пуль. А в боевых у тебя хотя бы есть чем отстреливаться.
