Обузданная мысль сосредотачивает в себе больше смысла, — в ней больше остроты; говорить так, чтобы мысль была ясна,
цензура сильно способствует развитию искусства слога и умения обуздывать свою речь <…
спросила одного из слушателей, откуда такое внимание к лекции про советский эзопов язык, — и он грустно ответил: «Это ваше прошлое — и наше будущее».
Код и маркер — это не одно и то же, как, может быть, к этому моменту начинают думать читатели. Код — это способ скрыть сообщение, инструмент, с помощью которого создается экран. Маркер — это маячок, который указывает на наличие кода и экрана.
Код в неконвенциональном тайном послании должен быть простым, а маркер — достаточно заметным для читателя. Например, если маркер не удавалось поставить в письмах остарбайтеров никаких другим способом, автор письма просто писал «догадайся» [56].
В идеальной ситуации цензор видит только экран, а читатель — и маркер, и экран. Более того: бдительный читатель будет наслаждаться тем, как умело он отыскал маркеры и обошел экран. Поэтому — несколько парадоксальным образом — гонка вооружений с цензорами воспитывает более изысканного читателя, усиливает его вовлечение в текст и поощряет думать над каждым написанным словом.
анонимном стишке, который ходил по рукам в Москве 1933 года:
Однажды ГПУ пришло к Эзопу
И — хвать его за жопу.
Смысл басни ясен —
Не надо басен! [39]
Настоящая причина лежит гораздо глубже: эзопов язык — один из видов антиязыка — является еще и способом «вынуть себя» за рамки официальной культуры и через это солидаризироваться с теми, кто думает так же.
На эту особенность в страшных обстоятельствах обратил внимание известный филолог Дмитрий Лихачев. В 1928 году будущий академик был арестован и до 1931 года находился в Соловецком лагере, где имел несчастье близко изучить этнографию и язык преступного мира. В 1935 году, после возвращения из «Соловков», он пишет статью о воровской речи (причем пишет ее на эзоповом языке — если читатель не знает, где Лихачев собирал материал, то никогда не догадается). И в этой статье Лихачев пишет о том, что криминальный жаргон, который он наблюдал довольно близко, вовсе не использовался для конспирации. «Воровская речь может только выдать вора, а не скрыть задумываемое им предприятие: на воровском языке принято обычно говорить между своими и по большей части в отсутствии посторонних» [20].
Нам всем знакомы слова бухать (в значении ‘употреблять алкоголь’), лох (‘простофиля’) и клево (‘хорошо’). Но не все знают, что слова эти пришли в наш повседневный язык через воровской жаргон из тайного профессионального языка бродячих торговцев [11]. Они называли себя суздала, масы или масыки — мы же знаем их под названием офени [12].
Эзопов язык не мог бы стать таким успешным приемом в советской литературе 1970‑х годов, если бы вокруг него в устном общении не существовало еще больше иносказаний. И поэтому мое вступление называется «тайные советские языки». Если книга Лосева — о тайном языке в литературе, то мое предисловие — про эзопов язык вне ее.
