Все-таки приподнимаюсь, поворачиваю голову, смотрю на что-то лежащее в снегу, на что-то клавишное, струнное, изогнутое в какую-то немыслимую лиру…
– А это еще что?
– Сердце ваше, что… сейчас… исправим все… – хлопочет хозяин таверны.
Звездолов фыркает.
– Ты чего, врач, что ли?
– Да знаешь, три года фельдшером был.
– А ушел чего?
– Так в таверне больше заработаешь…
Переругиваются. Хозяин таверны подбирает мое сердце, прикидывает, как бы половчее вставить на место, вижу надпись на сердце – не играть.
Здесь бы сказать – ёкнуло сердце, только нечему здесь екать, сердце-то выпало…
– А у меня что, сердце… тоже изыграли всё?
– А то вы не знали? Ну как вчера родились, чесслово, конечно, отыграли нас давно всех…
Сюда неотыгранных и не берут… – добавляет звездолов.
– Куда сюда?
На землю, куда… там уже всё отыграли, – звездолов кивает в сторону края земли.
Вспоминаю.
Пианино…
Хозяин таверны хлопает меня по плечу.
Да какое к хренам свинячьим пианино, да забейте вы на пианино это, это ж я так… вы ж меня знаете, характер у меня тот еще… поору и успокоюсь… и без пианино как-нибудь… есть же таверны без пианино, так ведь?
Не отвечаю, голова падает на снег, боль прижимает меня к земле.
Выхожу из дома. Хватаюсь за угол, чтобы не унесло ветром.
Не уносит.
Думаю, что надо бы выбираться с края земли, вспоминать, куда я хотел поехать, когда хотел.
Выбираться…
Отцепляюсь от дома, иду под порывами ветра к самому краю земли, отсюда виден мироввой океан и исполинская спина одного из трех китов.
Иду у краю земли, к еще не упавшим звездам.
Обнажаю грудь.
Говорю кому-то там, в темноте:
– Поиграйте на мне… пожалуйста.
Мелодия растет, ширится, распускается цветком, поднимается ввысь, в ледяной звездопад. Пианино вздрагивает, будто оживает под моей рукой, будто бы тает…
Будто бы?
Нет, тает под моими руками, плавится, растекается по полу холодной лужей, которая тоже в свою очередь тает…
Ветер завывает на улице, рвет с неба звезды, много их нападает в сети, прямо начинаю жалеть, что уезжаю…
