Тогда я не знал поразительную по своей утешающей силе, красоте и печали фразу Новалиса: «Кто умирает молодым, засветло возвращается домой».
Я не нашел в ней того, что искал, не написал роман, не стал буддистом, зато, в отличие от Петербурга, где близость верховной власти искажает пропорции вещей, где призраки выдают себя за мужчин и еще чаще – за женщин, где книги сочатся туманом и на звон золота покупают запах пищи, где нет правды, а есть только целесообразность, здесь, на этой скудной земле, я жил среди живых, видел все цвета мира, ходил рядом со смертью, любил и был счастлив.
Взгляд упал на Дамдина. Лицо его было таким, будто прекрасная нагая дакиня, к которой он, очарованный, протянул руки, повернулась к нему спиной, показывая кишечник со всем его содержимым, с пузырями газа и ленточными глистами.
Такова, в сущности, и война – с той лишь разницей, что вначале мы видим ее со спины, с парадами и развернутыми знаменами, а потом она оборачивается к нам оскаленным ртом трупа.
мы, монголы, такие же. Мы считаем себя великим народом – и имеем для этого основания. Только великие народы воюют не за выгоду, а за честь.
– Один человек, – звенел его фальцет, – ехал по дороге, ветром с него сорвало шляпу и забросило в колючий кустарник. Найти ее он не сумел и поехал дальше без шляпы. А через неделю, ночью, когда там проходил другой человек, опять подул ветер, и застрявшая в кустарнике шляпа зашевелилась как что-то живое. В темноте он не рассмотрел, что это, испугался, побежал в соседнюю деревню и рассказал, что в придорожных кустах поселился ужасный демон. Люди поверили ему и с тех пор стали обходить это место стороной. Прошло время, и как-то раз там проходил путник из другой деревни, не знавший о демоне. Шляпа выскочила из кустов и загрызла его насмерть.
Китайцы могут подделать всё что угодно, – говорил Дамдин. – Я видел сработанные ими ходики, которые не ходят, и кофемолку, которая не мелет. Они думают, что, если точно скопировать внешность какой-нибудь вещи и долго делать вид, будто пользуешься ею как настоящей, она заработает на скопившейся в ней энергии веры в ее подлинность.
Наша жизнь – то, что мы о ней написали. Всё остальное – мираж, майя.
У ненависти обязательно найдется причина, а любовь – беспричинна.
Я плакал о том, что скоро зима, что старость на пороге, что в нашем пустеющем и остывающем мире никто ничего не помнит, и, когда эти фамилии окончательно сотрутся, а меня не будет в живых, они канут в Лету вместе со мной.
Зундуй-гелун не читал Ницше и вряд ли слыхал о нем от Дамдина, но что-то такое носилось тогда в воздухе от Германии до Монголии – вернее, копилось, как электричество, в стоявших над миром тучах и вот-вот должно было разрядиться молнией.