Как только стаканы опорожнялись, офицеры с покорным и усталым видом наполняли их снова. Но Мадмуазель Фифи при этом всякий раз разбивал свой стакан, и солдат немедленно подавал ему другой.
Три фамильных портрета на стенах -- воин, облаченный в броню, кардинал и председатель суда -- курили теперь длинные фарфоровые трубки, а благородная дама в узком корсаже надменно выставляла из рамы со стершейся позолотой огромные нарисованные углем усы.
нцию товарищи звали его не иначе, как Мадмуазель Фифи.
грубого с мужчинами, жестокого с побежденными и вспыльчивого, как порох.
С минуты вступления во
н просил об этом с грацией кошки, с вкрадчивостью женщины, нежным голосом отуманенной желанием любовницы
она, обезумев от ярости, схватила со стола десертный ножичек с серебряным лезвием и так быстро, что никто не успел заметить, всадила его офицеру прямо в шею, у той самой впадинки, где начинается грудь.
Какое-то недоговоренное слово застряло у него в горле, и он остался с разинутым ртом и с ужасающим выражением глаз.
Нет, врешь, это уж нет; женщины Франции никогда не будут вашими!
Он сел, чтобы вдоволь посмеяться, и, подражая парижскому произношению, сказал:
-- Она прелестна, прелестна! Но для чего же ты здесь, моя крошка?
Ошеломленная, она сначала умолкла и в овладевшем ею волнении не осознала его слов, но затем, поняв, что он говорил, бросила ему негодующе и яростно:
-- Я! Я! Да я не женщина, я -- шлюха, а это то самое, что и нужно пруссакам
-- Я! Я! Да я не женщина, я -- шлюха, а это то самое, что и нужно пруссакам
настоящий дождь окрестностей Руана, этого ночного горшка Франции
Дождь лил потоками; то был нормандский дождь, словно изливаемый разъяренной рукою, дождь косой, плотный, как завеса, дождь, подобный стене из наклонных полос, хлещущий, брызжущий грязью, все затопляющий, -- настоящий дождь окрестностей Руана, этого ночного горшка Франции.
