Хуже нет, когда понимаешь неправильно. Лучше уж совсем не понять.
Отменить сдачу объекта комиссии не может никто и ничто.
– О футболе я вам отдельно расскажу, это ещё одна история, правда, не такая трагическая.
То есть, как я давно уже понял, все перемещения у нас допускались только по горизонтали. Вертикальные же были исключены. Вот я, например, был и остаюсь народом.
– Мне ваша теория не совсем понятна, – возразил Исак Менделевич. – А что, если человека взяли да и повысили в должности? То есть был частью народа, но стал начальником?
– Это, Исак Менделевич, не теория, а самая что ни на есть практика. Иначе говоря – зарисовка с натуры. Теории выдвигают учёные, когда у них зарисовка не получается. У меня же – голые факты и никаких гипотез.
Исак Менделевич улыбнулся. Ободрённый реакцией собеседника, Аркадий продолжал:
– Теперь перейдём к вашему вопросу – заметьте: вопросу, а не аргументу, – о продвижении по службе.
Констатирую: быть начальником и занимать должность – это совершенно разные понятия. Начальник – понятие духовное, морально-этическое, с иррациональным оттенком. Начальник – это вам не какой-нибудь завотделом или, упаси Боже, старший научный сотрудник.
Начальник – это менталитет, мировоззрение, состояние души. Вот вы, например, никогда начальником не сможете стать. Да-да, я знаю, – замахал он руками, – что у вас в подчинении были даже кандидаты наук. Знаю, что вы могли иногда и сцепиться с ними – на сугубо научной, заметьте, почве.
Но начальником вы при этом не были никогда. И они, кстати, за это вас ценили.
– Вы думаете? – с некоторым сомнением проговорил Исак Менделевич.
– И думать нечего – какой же вы начальник? Начальник, понимаете ли, ощущает себя, как бы это поточнее выразиться, проводником Идеи, связующим звеном между её носителями – верховными жрецами – и народом.
Народ же – он все времена народ.
Народ ведь непредсказуем. С ним всегда нужно быть начеку, хотя, конечно, всех вариантов не просчитаешь.
Народ в гневе на всё что угодно может решиться!
Там вместо национального вопроса – социальный.
Как только они услышали про один-единственный десяток яиц, поняли, откуда я взялся, и в них заговорила исконная и, как я тех пор понимаю, справедливая нелюбовь провинции к столице. Шум поднялся невообразимый. Кричали все присутствующие, обвиняли Москву и меня как её представителя во всех грехах, московской мордой называли, чуть было до рукоприкладства не дошло.
Ехать или не ехать? Это ли не Вопрос вопросов конца XX века? Главный русский вопрос. Остальные лишь вытекают из него.
«Что делать? – Ехать».
«Кто виноват? – Они».
«Кем быть? – Кем угодно, только не здесь, а там».
