тогда я поняла: счастье и свобода – это не билет в один конец в какие-нибудь загадочные дали. Не множество знакомств и приглашений куда-либо. Счастье и свобода – это взгляд вокруг. Внимательный, мягкий и открытый, всегда готовый удивиться. Отдающий должное теплому мягкому воздуху летом по вечерам и вкусу шоколадного мороженого из магазина на углу.
И тогда я поняла – вот это настоящая жизнь! И то, что называют смертью, – всего лишь новый виток этой самой безграничной, необъятной, всепоглощающей жизни. Я знаю, тетя Ира прощалась с нами этим теплым дождем. Она стояла рядом – такая счастливая, такая свободная…
Мы буквально живем в ту ночь, веря только в Бога и музыку.
И тут я поняла. Поняла, что стала бояться правильных вещей – не смерти, а безжизненности; не жить под мостом, а жить чужую жизнь. Поняла, что мой счет под названием «пенсия» отныне называется «на приключения». И я поняла, что же Стивен на самом деле мне сказал:
– Знаешь, Кейт, а жизнь художника, она ведь совсем не такая, как офисная.
Только теперь я слышала совсем иное: «Я признаю в тебе художника. Добро пожаловать в наш мир. Он для тебя. Тут потряхивает, но это того стоит».
звучащими эхом между засыпающими домами, гулянья в сумерках с незабываемыми словами, надеждами и обещаниями, кабачки на грядке, звон посуды в тазах, ежиков, овощное рагу, треск шишек в трубе самовара, запах маминого малинового костюма, когда она сжигала в бочке ветки и листья, запах бабушкиных блинов, варящегося повидла, звук крутящейся медогонки, скорость бега от пчел и распухшие от укусов лица, гнилые яблоки в траве, пионы, жасмин, сосновые иголки, качели перед покосившимся крыльцом – так вот, про все это они знают? Думаю, нет, не знают.
Они покупают участок. А мы продаем детство.
буду любить ее, даже если мы исчезнем из жизней друг друга.
всего леденящего потока памяти, кричащего мне в уши: «Это ты, ты все разрушила, это ты все убила, вот теперь мучайся сполна». Я спала в ее старой футболке, рыдала в ванной, переслушивала в тысячный раз ее голос на диктофоне, писала ей длинные письма, не отправляя, и все набирала, набирала ее номер, сбрасывая еще до первых гудков…
Прошло почти десять лет. Я давно живу в другой стране и скоро выхожу замуж. Мои отношения с людьми до сих пор меряются «К.-ами». И все еще по инерции на вопрос о лучшей подруге застревает в горле несказанное имя. Я по-прежнему люблю ее, и для меня это вовсе не шок – это так, как и должно было быть. Я знала еще тогда, давно, что
четверг. Я сказала К., что ставлю точку и больше не смогу с ней общаться, пока мы не перестанем друг друга истязать. Это был наш последний разговор.
становилось легче.
Как-то в начале пятого курса после очередной ее истерики я посмотрела на себя в зеркало, и меня вырвало. Мне показалось, что моей личности больше не существует.
И тогда я поняла: либо она победит, либо я. Был чет
Самый быстрый способ покончить с самопредательством и самоистязанием – умереть». Я чувствовала себя в тюрьме, где каждый день меня кто-то насилует, а я не могу это остановить, я должна держаться ради любви. Было что-то недоговоренное между нами, от чего никак не становилось легче.
