Жизнь безобразна. Мы все это знаем. И не из кино. Не затем мы ходим в кинотеатр, чтобы нас опять ткнули носом в этот прискорбный факт. Мы ходим в кино затем, чтобы наша жизнь вдруг заискрилась, и неважно, что высечет эту искру — забавный сюжет, остроумные шутки или... просто красивые наряды и пригожие актеры, — важна только искра, которой в повседневности нам так недостает. Щепотка жизнелюбия никому не помешает.
Впрочем, коли уж зашла об этом речь, позволю себе заметить, что каждый раз, приезжая в Германию, я не устаю удивляться: как так получилось, что к концу войны все нацисты попросту исчезли, растворились в воздухе, словно дымок от сигареты.
— Да никуда они не исчезли, — раздался чей-то голос. — Их судили, выносили приговоры за военные преступления, сажали в тюрьмы...
— О, я говорю не о крупных фигурах, не о закоперщиках. Эти да, получили по заслугам. Меня же, знаете ли, более интересуют другие люди. Обычные люди. Те, кто позволил всему этому случиться. Наверное, вам это не очень бросается в глаза, потому что вы здесь живете, но когда приезжаешь в Мюнхен из другой страны и видишь вокруг столько пожилых людей, на языке невольно вертится вопрос: “Окей, а что вы делали в сорок втором и сорок третьем, когда здесь творилось черт знает что, настоящий ад?”
— Обычно они отвечают, что участвовали в Сопротивлении, — сказал Ици
Как бы жизнь нас ни трепала, — пояснил Билли, — у нее всегда найдется чем порадовать нас. И мы должны принимать ее дары. — А затем этот человек, добившийся столь многого в жизни и не меньше выстрадавший, поправил шляпу на голове так, чтобы она сидела под наиболее эффектным углом, и слегка понизил голос, будто посвящая меня в великую тайну: — Запомните это.
И я запомнила — навсегда.
* * *
На станцию Монсерф мы и впрямь опоздали. Но, как и надеялся Билли, ассистенты сообразили, что от них требуется, и проложили узкоколейку вдоль станционной платформы строго параллельно железнодорожной