Жизнь безобразна. Мы все это знаем. И не из кино. Не затем мы ходим в кинотеатр, чтобы нас опять ткнули носом в этот прискорбный факт. Мы ходим в кино затем, чтобы наша жизнь вдруг заискрилась, и неважно, что высечет эту искру — забавный сюжет, остроумные шутки или... просто красивые наряды и пригожие актеры, — важна только искра, которой в повседневности нам так недостает. Щепотка жизнелюбия никому не помешает.
Впрочем, коли уж зашла об этом речь, позволю себе заметить, что каждый раз, приезжая в Германию, я не устаю удивляться: как так получилось, что к концу войны все нацисты попросту исчезли, растворились в воздухе, словно дымок от сигареты.
— Да никуда они не исчезли, — раздался чей-то голос. — Их судили, выносили приговоры за военные преступления, сажали в тюрьмы...
— О, я говорю не о крупных фигурах, не о закоперщиках. Эти да, получили по заслугам. Меня же, знаете ли, более интересуют другие люди. Обычные люди. Те, кто позволил всему этому случиться. Наверное, вам это не очень бросается в глаза, потому что вы здесь живете, но когда приезжаешь в Мюнхен из другой страны и видишь вокруг столько пожилых людей, на языке невольно вертится вопрос: “Окей, а что вы делали в сорок втором и сорок третьем, когда здесь творилось черт знает что, настоящий ад?”
— Обычно они отвечают, что участвовали в Сопротивлении, — сказал Ици
Как бы жизнь нас ни трепала, — пояснил Билли, — у нее всегда найдется чем порадовать нас. И мы должны принимать ее дары. — А затем этот человек, добившийся столь многого в жизни и не меньше выстрадавший, поправил шляпу на голове так, чтобы она сидела под наиболее эффектным углом, и слегка понизил голос, будто посвящая меня в великую тайну: — Запомните это.
И я запомнила — навсегда.
* * *
На станцию Монсерф мы и впрямь опоздали. Но, как и надеялся Билли, ассистенты сообразили, что от них требуется, и проложили узкоколейку вдоль станционной платформы строго параллельно железнодорожной
Как бы жизнь нас ни трепала, — пояснил Билли, — у нее всегда найдется чем порадовать нас
Ничто так не улучшает вашу сексуальную жизнь, как успех
Впрочем, коли уж зашла об этом речь, позволю себе заметить, что каждый раз, приезжая в Германию, я не устаю удивляться: как так получилось, что к концу войны все нацисты попросту исчезли, растворились в воздухе, словно дымок от сигареты.
— Да никуда они не исчезли, — раздался чей-то голос. — Их судили, выносили приговоры за военные преступления, сажали в тюрьмы...
— О, я говорю не о крупных фигурах, не о закоперщиках. Эти да, получили по заслугам. Меня же, знаете ли, более интересуют другие люди. Обычные люди. Те, кто позволил всему этому случиться. Наверное, вам это не очень бросается в глаза, потому что вы здесь живете, но когда приезжаешь в Мюнхен из другой страны и видишь вокруг столько пожилых людей, на языке невольно вертится вопрос: “Окей, а что вы делали в сорок втором и сорок третьем, когда здесь творилось черт знает что, настоящий ад?”
— Обычно они отвечают, что участвовали в Сопротивлении, — сказал Ици
искушения подстегнуть ход событий, как, судя по всему, и сам Мэтью. На данный момент мы довольствовались тем, что репетировали первые пробные движения, предоставив странному повороту событий, сблизившему нас, самому творить свою особую, неотразимую магию — и возможно, не без помощи острова Лефкада.
Вряд ли я запомнила наш разговор дословно, но беседовали мы, несомненно, о кино. То были первые па в нашем танце. И я была абсолютно уверена, что этот танец рано или поздно приведет нас куда-нибудь, но в то же время не испытывала искушения подстегнуть ход событий, как, судя по всему, и сам Мэтью.
Возможно, я придавала чересчур большое значение его выбору места — рядом со мной. Но это укрепляло мою догадку — либо, по крайней мере, трепетное и доселе сомнительное предположение о том, что мы с Мэтью вступаем в некий процесс, в едва уловимый инстинктивный танец, который двое вытанцовывают друг перед другом иногда на протяжении многих дней; оба околдованы взаимным влечением, в чем ни один из нас пока не смеет признаться.
. Мир этот не подчинялся расхожим правилам человеческого бытия.
