Какой еще мы можем сделать вывод, кроме как признать, что перевод всегда является актом предательства?
склонный к вечным компромиссам, а потому не угодивший никому
Английский не просто заимствовал слова из других языков; его до краев переполняло иностранное влияние, это был язык Франкенштейна. И Робину казалось невероятным, как эта страна, граждане которой гордо считали себя лучше всего остального мира, не может обойтись без заимствований даже во время вечернего чая
Печально, ведь они могли бы стать самыми грозными учеными из всех, потому что именно они владеют подлинным пониманием языков, знают, чем те живут и дышат, как заставляют наше сердце биться, а кожу покрываться мурашками лишь из-за одной фразы.
Поэт бежит по лугу без оглядки. Переводчик танцует в кандалах.
Язык – это способ видеть мир. Ключ к цивилизации. За эти знания можно и убить
Перевод с незапамятных времен служил посредником в достижении мира. Перевод делает возможной коммуникацию, а она, в свою очередь, уступает место дипломатии и сотрудничеству между разными народами, приносящим процветание всем.
Китайский и французский у меня до сих пор ассоциируются с головной болью.
Гнев – это удушье. Гнев лишает сил. Он давит на грудь, теснится меж ребер, пока человек не задохнется в его тисках, поскольку гнев не может вырваться. Гнев кипит, а потом взрывается. Гнев – это тиски, а последующее исступление – отчаянная попытка вдохнуть.
Мы называем это место Вавилоном.
– Вавилон… – повторил Робин. – Поэтому нас…
– Поэтому нас называют балаболами?[26]
