— Вы, мадам, ровны. Я ни разу вас не видал в истерическом состоянии, хотя женская истерия шествует победно рядом с эмансипацией и равноправием.
Вообще чудаки — это, в своем большинстве, люди одинокие и инициативные. В ее области истории чудаки совершили массу полезного: составили коллекции, библиографические и генеалогические картотеки, написали тома неоценимых мемуаров.
И ей стало как-то по-молодому одиноко и тревожно, как когда-то в студенческие годы, когда казалось, что вся жизнь еще впереди. Теперь же ей уже было сорок два, и об этом предательски говорило мутное гостиничное зеркало. Она стала, наконец, похожа на среднерусскую литературную сероглазую блондинку, которую по ошибке любил в ней когда-то ее муж, подгонявший и укладывающий все в жизни под уже готовые шаблоны. Она же «не уложилась».
Архимандрит последовательно развивал теории о изначальном всепонимающем пессимизме русских, о том, что только глубинный пессимист может обладать русским всепониманием
В уме Ермолая жила все время одна, с точки зрения догматического богословия, абсолютно еретическая мысль: он не верил в чёрта, в лукавого. Саму идею чёрта он считал домыслом слабых жалких людишек, страшащихся истины. Двуединость Бога, сочетание в нем созидательных и разрушительных сатанинских начал было для Ермолая догматом веры. Он — и созидатель, и сатана одновременно, а так как такое соединение в одном существе двух начал недоступно пониманию людей, то они и придумали чёрта, чтобы им легче жилось — все черное было бы на кого свалить.
Иконам Ермолай не верил, на иконах у Бога лицо было скучное, вялое, елейное. Нет, у Бога не могло быть такого лица. Он, создатель мироздания, должен был создавать его в радости, а создав и землю и воду, и твердь и плоть, он впал в гнев, видя, во что превратили люди им созданное. Поэтому, считал Ермолай, у Бога лицо должно быть радостное и гневное одновременно, ибо Бог есть и создатель, и разрушитель.
Это сенсационное для западного искусствоведения открытие казалось Смирнову вполне очевидным:
Когда я смотрю на византийскую икону, то в геометрических складках вижу кубизм, в ритме композиции — Матисса, в вихрящемся огне красок — Кандинского, в серебре и мир овеществленного искусства. Византийское искусство было и есть наисовременнейшим искусством, и Мондриан, и Пикассо, и Поллак только искали на грязных задворках современности утерянные разрозненные элементы византизма, чтобы вновь воссоздать величайшую мозаику европейского искусства. Мясные лавки Рубенса и хаос Делакруа были только долгим заблуждением спящих в животности веков.
Но ведь пока что в СССР нет такого закона, который бы запрещал частным лицам держать под диваном картины Рембрандта, Рафаэля, доски Рублева, Дионисия. И
Лучшей охраной художественных произведений
во все времена были могила и варварство.
Максимилиан Волошин
Анна Петровна чем-то напоминала ему некоторый тип женщин его молодости — высоких, молчаливо-грустных, как ранняя пышная осень, блондинок. Основное, что он в ней ценил, — ровность.
— Вы, мадам, ровны. Я ни разу вас не видал в истерическом состоянии, хотя женская истерия шествует победно рядом с эмансипацией и равноправием.
