Образованные французы конца 1780‐х годов не доверяли холодному рационализму середины века, предпочитая более экзотическую интеллектуальную диету. Им хотелось нераскрытых научных тайн, не объясняемых рациональными методами. Они похоронили Вольтера и валом повалили к Месмеру
описанных Малле дю Паном: «Париж полон молодых людей, которые с легкостью уверяют себя в том, что они талантливы: клерков, приказчиков, адвокатов, солдат, которые видят себя писателями, умирают с голоду, даже попрошайничают, и пишут памфлеты».
С приходом Революции ненависть к угнетателям заставила их переключиться с философии на политику, и от прежней увлеченности природой огня и проблемой управляемости воздушных шаров осталась только зола. Марат, который до Революции был экспертом в этих двух областях, уступил место Марату-революционеру, но сохранил стремление к чему-то вроде общественного самоуправления в сфере науки: «Если кто-то и имеет право меня судить, то пусть это будет просвещенная и непредвзятая публика: лишь этому трибуналу я отдаю себя на суд со всем доверием — высшему трибуналу, чьи постановления вынуждены уважать даже научные корпорации». Месмер отвечал на нападки со стороны академиков примерно в той же манере: «Я обращаюсь к суждению публики».
Она достигала цели, потому что опиралась на популярную аполитичную моду, в центре которой находилось научное знание.
месмеризм как раз обладал всеми свойствами, необходимыми для того, чтобы вызвать сенсацию во французском предреволюционном обществе
Эту публику приводили в восторг тайны, скандалы и страстная полемика вокруг месмеризма, а вот «общественный договор», как правило, в круг ее интересов не попадал.
Французы, начиная с тех аристократов, кто аплодировал опытам Лавуазье в Академии наук, и до праздных воскресных фланеров, плативших по 12 ливров за получасовой полет на воздушном шаре над Мулен-де-Жавель, пылали страстью к величайшей из всех модных тенденций десятилетия, которое закончилось в 1787 году, — научному знанию.
действительно, именно месмеризм 1780‐х годов создал значительную часть того материала, при помощи которого французы перенастроили после Революции свое виденье мира, и эти новые взгляды, со всем прилагающимся набором духов и совокупляющихся планет, для многих из них были ничуть не менее важны, чем первые железные дороги
Образ главного героя — Корнманна — эталонный собирательный образ жертвы деспотии, а его история служит предупреждением о том, что такая же судьба может постигнуть любого честного буржуа. «Заметки» Бергасса стали эффективнейшим орудием пропаганды радикальных идей предреволюционного периода.
агентом передачи этих чувствований является универсальный флюид Месмера. Это откровение лежало в основе научного обоснования идеи Руссо о пагубном влиянии на человека искусств. В естественном обществе человек был нравственно и физически здоров, потому что создаваемое им примитивное искусство не давало избыточной пищи для «чувствительности». По мере развития и усложнения искусства человеческие органы восприятия все больше и больше страдали от порождаемых им травмирующих впечатлений, отчего и начался нравственный упадок.
