Выстрела я не услышал, стекло заглушало звуки. Собака дернулась, кажется, взвизгнула, упала на пол, забилась в конвульсиях, из пасти запузырилась кровавая пена.
Миру рухнул.
– Настоящая, черт бы её драл, – прошептал Золушкин.
Я вышел из закутка – я уже чувствовал, что никакой опасности нет. Гольд наклонился над собакой, кудрявой, низкорослой, какой-то породистой, смотрел так, будто хотел отмотать время вспять. Я заглянул в его мысли, мысли не поддавались, не раскрывались, видно, его с детства учили прятать свои чувства и помыслы. Все-таки я просочился в его память, увидел Долли, вот точно такую же, кудрявую, низкорослую, какой-то там особенной породы. Увидел в памяти Гольда мир – большой и солнечный, какой бывает в детстве, в юности. Только это было еще не в туманном Альбионе, где-то на другой стороне земли, то ли в Индии, то ли в Австралии. Потом что-то было, далеко пойдешь, в Лондон поедешь, большому кораблю – большое плавание. Какая-то крутая фирма, какая-то крутая должность, мы вас поздравляем, вы приняты.
А Долли?
Пап, можно оставлю у вас Долли? Конечно, сынок, мы о ней позаботимся. Долли, апорт. Долли, фу. Долли, прощай.
Потом был туманный Альбион, потом был жестокий бронхит в первую зиму, потом были звонки домой, уже не домой, дом был там, на Черинг-стрит, дэдди, что мамми? – о, кей, дэдди, что систерс? – о, кей, дэдди, что Долли? -…
Даже не стал спрашивать – почему, мысленно утешал себя, может, попала под машину, или еще что. Но что-то подсказывало – там, в глубине души – что собаки без хозяина долго не живут…
Гольд вернулся к нам, в закуток, повторяя мысленно – Долли, Долли, Долли. Его лицо ничего не выражало, хорошо же его учили прятать мысли и чувства.