По легенде, в V веке до н.э. два знаменитых греческих художника, Паррасий и Зевксис, устроили творческое состязание. Зевксис предъявил публике полотно со столь виртуозно написанным виноградом, что на него слетелись голодные птицы. Когда же настал черед Паррасия снять покрывало и обнародовать свою работу, он заявил, что это невозможно, ибо покрывало нарисовано. Восхищенный Зевксис безоговорочно признал победу соперника: «Я обманул глаза птиц, а ты обманул глаза живописца!»
Есть нечто жуткое в книжных шеренгах, и лишь привычка притупляет в нас это ощущение. Каждая книга — мумия души, облаченная в погребальные одежды из кожи и типографской краски», — размышлял Артур Конан Дойл в эссе «За волшебной дверью» (1907) [25].
Николсон Бейкер в упомянутом эссе «Книги как мебель» называет «выжившими» книги, которые «совершили скачок от библиотечного каталога к каталогу заказов по почте», превратились в бутафорию для фотосъемок.
Французский философ-постмодернист Жан Бодрийяр напрямую связывал предложенное им понятие «симулякр» с книжной культурой. «Уже сам факт, что какую-либо вещь вообще можно воспроизвести точь-в-точь в двух экземплярах, представляет собой революцию: вспомнить хотя бы ошеломление негров, впервые увидевших две одинаковые книги. То, что эти два изделия техники эквивалентны с точки зрения общественно необходимого труда, в долгосрочной перспективе не столь существенно, как само серийное повторение одного и того же предмета…» [1].
Альтернативная история Книги — это ее внечитательская биография. Это протянутая через столетия незримая, но прочная нить, на которую нанизаны яркие бусины визуальных обманок и смысловых фокусов. Культура подмены, в которой обман дороже правды, иллюзия убедительнее реальности, а копия ценнее оригинала.
Альтернативная история Книги — это мучительный выбор между декоративностью и функциональностью. История героических свершений и вековых обид. История творческих обретений и смысловых потерь. История постоянного выбора между подлинным и поддельным.
Юлия Щербинина
Небрежное, а часто даже циничное отношение к книге нынче прикрывается красивыми эвфемизмами. Выдворение ненужных томов из квартиры в подъезд стыдливо называют буккроссингом. Уничтожение домашних библиотек горделиво именуют освобождением от визуального шума. Использованию книг в сомнительных творческих экспериментах дают пафосное определение «вторая жизнь».
Английский термин нечтение (nonreading) охватывает множество ситуаций, в которых предметная ценность книги превосходит ее текстовую значимость. Немецкое понятие небиблиотека (Nichtbibliothek) описывает массу артефактов и явлений, связанных с имитацией книги, эксплуатацией ее материальных качеств. Описать и систематизировать такие практики — значит предъявить феномен Книги во всем его неиссякаемом и чарующем разнообразии.
А еще вы обращали внимание, как много в языке слов для наименования чего-либо ненастоящего? Копия, дубликат, подделка, фальшивка, фикция, имитация, видимость, иллюзия, химера… И наконец, симулякр. Еще любопытнее, что все они описывают альтернативные, нетрадиционные способы восприятия книги и внечитательские практики ее использования. К настоящему времени сложился обширный кластер определений:
— псевдокнига,
— библиоморф,
— муляж книги,
— фиктивная книга (англ. fake book, нем. Scheinbuch),
— копия книги (англ. book replica),
— поддельная книга (англ. counterfeit book),
— воображаемая книга (англ. imagined book),
— книга-манекен (англ. dummy book),
— фальшбук (англ. faux book, нем. Falschbuch),
— книгоподобные диковины (англ. book-like curiosities),
— книгосимуляторы (нем. Buchsimulant, фр. livres simulés, итал. libri simulati),
— «книжные аттракционы» (нем. Buchattrappensind Objekte),
— «книжные ловушки» (нем. Buchattrappen),
— блуки (англ. blook — сокр. от looks like a book, «смотрящийся как книга»).
С началом цифровой эпохи и распространением электронных носителей информации панегирики бумажной книге сменяются некрологами, ее материальная форма начинает ощущаться как еще менее значимая, едва ли не эфемерная, а само понятие «книга» еще более последовательно вытесняется понятием «текст». Электронная версия «Войны и мира» — это книга или текст? Вопрос полемический.
Человек безвозвратно потерян в самом себе», — беспощадно констатировал Франц Кафка. Блистательное тому подтверждение — драматические и противоречивые взаимоотношения человека с книгой. С древнейших времен ей истово поклонялись и преданно служили, но и книга, в свою очередь, веками безропотно исполняла амбициозные прихоти и творческие капризы. Почему же стали возможны, а затем и очень популярны внечитательские практики обращения с книгой?
Одна из причин заключается в ее универсальности, всеохватности. В европейской культуре давно укоренились библиоаналогии: мир-книга, природа-книга, жизнь-книга, судьба-книга, история-книга, память-книга… По сути, так или иначе книгоподобны все культурные формы. Книга сделалась риторической фигурой, «общим местом» для воспроизведения и копирования в обрядовых, обиходных и творческих практиках.
Другая причина заключается в антропоморфности, человекоподобии книги. Автор первого учебника на народном языке по типографскому искусству (конец XVII века) [2], испанский печатник Алонсо де Паредес писал: «Книгу я уподоблю сотворению человека, каковой имеет разумную душу. А добрую печать на станке, чистую и тщательную, могу я сравнить с грациозным и стройным телом» [3]. Это свойство делает ее уникальной, не похожей ни на какие другие предметы. Мы называем книгу другом, учителем, любовницей — проецируя читательские практики на отношения с людьми, а также традиции и привычки, ощущения и переживания, надежды и мечты.