Но дайте мне тройного стоика или, если угодно, четверного, наконец – шестисотенного, а я скажу, что и ему придется в подобном случае отложить в сторону если не бороду – знак мудрости (впрочем, общий с козлами), – то, во всяком случае, расправить свои нахмуренные брови, разгладить морщины на челе, отложить в сторону свои нравственные правила и отдаться сладкому безумию.
Удивляюсь, до чего стали деликатны уши в наше время: они почти не выносят ничего, кроме льстивых титулов и высокопарных посвящений.
Если нет ничего вздорнее, как вздорным образом трактовать серьезные вещи, то нет ничего забавнее, чем трактовать вздор так, чтобы казаться всего менее вздорным человеком.
Пусть мои критики, если угодно, воображают себе, что мне просто-напросто захотелось забавы ради поиграть в бирюльки или поездить верхом на палочке.
Отчасти меня навело на эту идею твое имя: ведь имя Morus настолько же близко подходит к имени Moria, насколько расходятся между собой обе обозначаемые этими именами вещи;
По форме своей «Похвала Глупости» представляет пародию на панегирик – форма, пользовавшаяся большой популярностью в то время, на что есть намек в самом тексте сатиры (где говорится об «охотниках слагать панегирики в честь Бусиридов, Фаларидов, четырехдневных лихорадок, мух, лысин и тому подобных мерзостей»). Оригинальным является лишь то, что панегирик в данном случае произносится не от лица автора-оратора, а влагается в уста самой (олицетворенной) глупости. Эта форма автопанегирика придает, конечно, еще более живости и пикантности этой остроумной пародии.
мористический, а не саркастический. Смех Эразма проникнут по большей части благодушным юмором, часто тонкой иронией, почти никогда – бичующим сарказмом. «Я стремился, – говорит сам Эразм в своем письме к Томасу Мору, – более забавлять, чем бичевать; я вовсе не думал, по примеру Ювенала, выворачивать вверх дном клоаку человеческих гнусностей и гораздо более старался выставить напоказ смешное, чем отвратительное»
«Похвала Глупости» написана была Эразмом, как говорится, между прочим. Если верить заявлению самого автора в его предисловии, обращенном к приятелю Томасу Мору, то сочинение это было им написано от нечего делать, в течение его – конечно, продолжительного при тогдашних способах передвижения – путешествия из Италии в Англию.
Эразма называли оракулом Европы.
его настоящей родиной был античный мир, где он чувствовал себя действительно как дома, и латинский язык был, можно сказать, его настоящим родным языком; на нем он не только писал с легкостью Цицерона или Тита Ливия, но и говорил на нем совершенно свободно, – во всяком случае, гораздо свободнее, чем на своем родном голландском наречии
