Тишина Варвариной жизни уходит в картины и зеркала, а создательница этой тишины гремит кастрюлями, бьет тарелки, кричит на собак, ругается с родителями и со мной, получая изабеллой в темя. Мне захотелось погладить Варю по ее бедовой голове.
Быть в доме, спрятанном в январском саду, который затерян среди снежных полей, вдали от городов и дорог, — и слушать музыку Марчелло, да так близко, словно сам сидишь в оркестре, — а за окном дочерна посинели сумерки и снова танцует снег — верить ли мне тебе, радость? Ты со мной ли происходишь? Мне ли назначена?
— Ну что, Дмитрий? Как дела ваши?
— Катастрофа! — отвечает Дмитрий с чрезвычайно довольным видом.
— Ну и что же вы так сияете?
— Привык.
С Варварой Ярутич я познакомился чудом, если только уместно называть чудом событие, которое не привело к счастью. И все же чудо случилось — возможно, это куда важнее гипотетического счастья. Ведь счастьем, опасаясь гневить воображаемые высшие силы, вечно норовят назвать любую жизнь, в которой у вас есть своя квартира и вы не больны чем-нибудь ужасным. А чудо ни с чем не перепутаешь, потому что его дарят настоящие высшие силы, которым нет никакого дела ни до ваших квартир, ни до ваших санаториев.
По мере того как человек взрослеет, он обзаводится неуязвимостью, то есть нечувствительностью к острым краям жизни: к страху, к боли, к яркой радости. У этой неуязвимости полно преимуществ
верить ли мне тебе, радость? Ты со мной ли происходишь? Мне ли назначена? Уж точно не мной заслужена. Впрочем, радость — не предмет сделки и не продукт производства. Любая радость нечаянна, не только нежданная.
Когда я перестал ждать похвал, дружелюбия и справедливости, моя жизнь стала легче.
Если нужно выполнить работу — работай, оценивай ее верной мерой, а не чьим-то одобрением. Работа сделана хорошо? Этого достаточно.
