Цветы зла» были последним лирическим произведением, чье воздействие достигло общеевропейского размаха; ни одному из последующих не удалось вырваться за пределы более или менее ограниченного круга, очерченного каким-либо языком. К тому же следует учесть, что Бодлер все свои творческие способности обратил почти исключительно на эту книгу. И наконец, нельзя не отметить, что среди его мотивов некоторые, о которых речь шла в настоящем исследовании, обозначали проблематичность лирической поэзии. Эти три обстоятельства детерминируют Бодлера исторически. Они показывают, что он был неколебим в своей позиции. Неколебим был Бодлер в сознании своей миссии, настолько, что даже провозгласил своей целью «создание шаблона»[461].
Античность Бодлера – античность римская. Лишь в одном месте греческая древность прорывается в его мир. Греция подарила ему образ героини, представляющийся достойным перенесения в современность и подходящий для этого. Греческими именами – Дельфина и Ипполита – наделены женские фигуры в одном из самых обширных и знаменитых стихотворений «Цветов зла». Оно посвящено лесбийской любви. Лесбиянка – героиня modernité. В ней эротический идеал Бодлера – женщина, от которой исходит твердость и мужская сила, – проникнут историческим идеалом, идеалом величия античного мира. В этом уникальность положения лесбиянки в «Цветах зла». Отсюда же становится понятным, почему Бодлер долгое время намеревался назвать книгу «Les lesbiennes» [«Лесбиянки»]. Вообще-то Бодлер был далеко не первым, кто открыл лесбиянку для искусства. Она была уже известна Бальзаку, автору «Fille aux yeux d'or» [«Златоокой девушки»], а также Готье[281], написавшему «Mademoiselle de Maupin» [«Мадемуазель де Мопэн»], и Делатушу[282], создавшему «Fragoletta» [«Фраголетту»]. Бодлер мог видеть ее и у Делакруа[283]; несколько вычурно он в критическом разборе его картин говорит о «героическом проявлении современной женщины, окрашенном в инфернальные тона»[284].
Пусть память о тебе назойливо гремит,
Пусть мучит, как тимпан, чарует, как преданье.
(Перевод Эллиса)]
Бодлер хочет, чтобы его читали как античного автора. С удивительной быстротой притязание осуществилось. Ведь отдаленное будущее, époques lointaines, о котором говорится в сонете, наступило; и произошло это спустя несколько десятилетий после смерти Бодлера, тогда как тому, должно быть, представлялось, что должны пройти века. Париж, правда, все еще существует, и основные тенденции общественного развития остались прежними
[Она за медный грош готова продаваться,
Но было бы смешно пред нею притворяться
Святошей и ханжой – я тоже из таких:
Я и за полгроша продам свой лучший стих.
Вводное стихотворение к «Цветам зла», «Au lecteur» [«К читателю»][87], показывает поэта в неблаговидном положении человека, получающего звонкую монету за свои откровения. Одно из самых ранних стихотворений, не вошедших в «Цветы зла», обращено к уличной девке. Его вторая строфа гласит:
Какова основа более свободного и полного понимания, которое встречали обездоленные у Бодлера, показывает литания «Авель и Каин». Она превращает библейское противостояние двух братьев во вражду двух непримиримых человеческих пород
Бодлер написал книгу, изначально не рассчитывая на ее непосредственный успех у публики. Он рассчитывает на тот тип читателя, который описан во введении. И оказалось, что расчет был прозорливым. Читатель, на которого он ориентировался, был предоставлен ему следующей эпохой. О том, что это так, что, иными словами, условия восприятия лирической поэзии стали менее благоприятными, говорят три обстоятельства
Бодлер рассчитывал на читателей, для которых чтение лирики – дело не простое. К ним обращено стихотворное предисловие «Цветов зла». На их волю, а следовательно, и на способность сосредоточиться полагаться не стоит, они предпочитают чувственное наслаждение; они хорошо знакомы со сплином, начисто отбивающим интерес и способность к восприятию. Поразительно видеть лирика, обращенного к этой публике, самой неблагодарной. Объяснение, разумеется, напрашивается само собой. Бодлер хотел быть понятым: он посвящает книгу тем, кто на него похож. Обращение к читателю завершается апострофой:
появляются la Mort [Смерть] или le Souvenir [Воспоминание], le Repentir [Раскаяние] или le Mal [Зло], там опорные пункты поэтической стратегии. Внезапное появление этих отрядов, опознаваемых по заглавной букве, посреди текста, не боящегося самых банальных слов, служит указанием на то, что Бодлер что-то затевает. Его техника – техника путчиста.
ней встречаются слова quinquet [лампа], wagon [вагон] или omnibus [омнибус]; она не боится упоминать bilan [баланс], réverbère [фонарь], voirie [свалка]. Так возникает поэтический словарь, в котором неожиданно и без всякой подготовки появляются аллегории.
