Но иногда охватывала невыносимая тревога: ей хотелось понять достаточно для того, чтобы более отчетливо осознать, чего именно она не понимает. Хотя в глубине души понимать она как раз не хотела. Она знала, что это невозможно, и всякий раз, как ей казалось, что она что-то поняла, выяснялось, что поняла она неправильно. Понимать — всегда означает ошибаться, она предпочитала широту и свободу безошибочного непонимания. Это было плохо, но, по крайней мере, она знала, что это абсолютно по-человечески.
Однако иногда она что-то угадывала. Это были космические пятна, заменявшие понимание.
подумала: как ему объяснить, даже если захочется, а ей не хотелось, какой долгий путь она проделала до того, как стал возможен этот миг, когда она болтает ногами в воде бассейна. А ему еще и этого мало. Как объяснить, что с того огромного расстояния, которое она преодолела внутри себя, даже такая полужизнь виделась победой. Потому что, преодолев страх наготы в его присутствии, она уже дышала легко, уже наполовину жила
ты мало того, что прячешь то, что называется душой, стесняешься и тела.
Из-за отсутствия той великой ценности, в душе ее страдало всё, что могло страдать. И страдания эти были вполне выносимы. Но теперь, в одиночестве, любя Бога, которого больше не существовало, она, возможно, прикасалась наконец к своей собственной боли. Тоска — это еще и страх испытать наконец боль.
Возможно ли, что человек доживает до такого момента, когда мир становится очевидным? Она боялась лишиться непрерывного удивления жизнью, если доживет до такого, однако именно это могло бы стать источником покоя.
Потому что, отдавая себя, она как бы свидетельствовала, что существует.
Ты такая старинная, Лори, — произнес он, и к ее удивлению, в голосе его звучала нежность. — Ты такая древняя, цветочек мой, что вино мне следовало бы поднести тебе в амфоре,
Но прежде надо было прикоснуться к себе самой, прикоснуться к миру.
яростно цеплялась за поиск своей походки, за поиск уверенного шага. Но тропу в прохладной тени и с пятнами света между деревьями, тропу, на которой она могла бы наконец стать собой, в какой-то неопределенный момент молитвы она почувствовала.
как сегодня жадно и трудно искала наилучший способ жизни, свою тропу, потому что о широкой дороге она уже не осмеливалась говорить.
