«Музыка нуждается в исполнении не в большей степени, чем книги нуждаются в прочтении вслух — ее смысл вполне ясен и на листе бумаги. Исполнитель, со всей его невыносимой заносчивостью, нужен лишь для того, чтобы сделать музыку понятной для той части аудитории, которая, к величайшему сожалению, не способна прочесть ее на бумаге».
В последнее время бетховенская болезнь в значительной степени демистифицируется — да, она, безусловно, исторически достоверна, да, она действительно принесла ему много горя, но в сочинении музыки без возможности ее услышать, в сущности, нет ничего невозможного. И Девятая симфония, и Большая фуга, и другие зрелые работы композитора поражают не потому, что их написал слабослышащий человек, а благодаря их сугубо музыкальным характеристикам — это эталонные сочинения высочайшего, почти недостижимого творческого качества. Если бы их автор был полностью здоров, это бы не изменило ни их статуса, ни их исторического значения.
В романтическую эпоху глухота Бетховена привносила в образ композитора дополнительный мистический ореол — он был как будто бы не просто гениальным сочинителем, но еще и великим страдальцем, который смог переплавить свой, казалось бы, почти несовместимый с профессией недуг в музыкальные произведения чрезвычайной психологической силы.
