«Музыка нуждается в исполнении не в большей степени, чем книги нуждаются в прочтении вслух — ее смысл вполне ясен и на листе бумаги. Исполнитель, со всей его невыносимой заносчивостью, нужен лишь для того, чтобы сделать музыку понятной для той части аудитории, которая, к величайшему сожалению, не способна прочесть ее на бумаге».
В последнее время бетховенская болезнь в значительной степени демистифицируется — да, она, безусловно, исторически достоверна, да, она действительно принесла ему много горя, но в сочинении музыки без возможности ее услышать, в сущности, нет ничего невозможного. И Девятая симфония, и Большая фуга, и другие зрелые работы композитора поражают не потому, что их написал слабослышащий человек, а благодаря их сугубо музыкальным характеристикам — это эталонные сочинения высочайшего, почти недостижимого творческого качества. Если бы их автор был полностью здоров, это бы не изменило ни их статуса, ни их исторического значения.
В романтическую эпоху глухота Бетховена привносила в образ композитора дополнительный мистический ореол — он был как будто бы не просто гениальным сочинителем, но еще и великим страдальцем, который смог переплавить свой, казалось бы, почти несовместимый с профессией недуг в музыкальные произведения чрезвычайной психологической силы.
Более того, композитор не лишился слуха в одночасье — это был долгий поступательный процесс; в некоторых свежих исследованиях утверждается, что определенные низкие звуки его слух фиксировал до самой смерти. Соответственно, можно с уверенностью утверждать, что он помнил тембры инструментов, особенности их звучания в разных регистрах — и таким образом, у него был фундамент, необходимый для дальнейшей работы с внутренним слухом.
Бетховен не был глух с рождения — его болезнь была приобретенной и развилась уже в относительно зрелом возрасте (о ее причинах специалисты по-прежнему спорят — по распространенной версии, глухота стала осложнением некоего другого перенесенного композитором недуга).
Но процесс сочинения музыки вовсе не тождественен ее исполнению — он устроен иначе, в нем заняты другие органы чувств. Сочинение музыки может происходить вообще без музыкальных инструментов, достаточно карандаша
Это логично: исполнитель обязан слышать то, что он исполняет — иначе он теряет контроль над происходящим. Любой из нас наверняка замечал за собой, что начинает громче говорить, когда слушает музыку в наушниках. Так работает простейший, рефлекторный психологический механизм: мы хотим контролировать звуки, которые издаем, и нам некомфортно, если мы открываем рот, произносим слова и предложения, но сами их не слышим или почти не слышим. Исполнение музыки в этом смысле ничем не отличается от обычной повседневной речи.
Потеря слуха поставила крест на исполнительской карьере Бетховена. В 1814 году скрипач Луи Шпор рапортовал, что, играя собственное Фортепианное трио, «в forte бедный глухой так стучал по клавишам, что звенели струны, а piano [звучало у него] так тихо, что целые куски просто не были слышны. Я был глубоко опечален его трагической судьбой».
Бетховен, разумеется, обладал высокоразвитым внутренним слухом — возможно, лучшим, чем у всех его современников. К зрелому периоду его творчества принадлежит не только упоминавшаяся выше Девятая симфония, но и несколько работ, неслыханных для начала XIX века по своему гармоническому строению: например, знаменитая «Большая фуга», отпочковавшаяся от одного из струнных квартетов.
Исполнитель, со всей его невыносимой заносчивостью, нужен лишь для того, чтобы сделать музыку понятной для той части аудитории, которая, к величайшему сожалению, не способна прочесть ее на бумаге».
