Разговор о блокадном письме необходим хотя бы для того, чтобы засвидетельствовать: уже во время блокадного бедствия велась огромная, многоцелевая и многожанровая работа словесности по описанию, осознанию, отражению блокадного опыта. Восстанавливая эту работу сегодня, мы обращаемся к задаче создания языка, которым о блокаде может говорить не переживший ее, но отвечающий за нее и не желающий ее полного забвения. Изучая работу блокадных поэтов, мы видим, что они искали язык, который бы утолял боль жертвы истории и запечатлевал историю, пытаясь примирить эти далековатые задачи.
Впечатления30
👍Советую
💡Познавательно
🚀Не оторваться
Страшная и пронзительная книга. Филологическое исследование, которое читается как исторический хоррор. И не знаешь, чему больше удивляться: героизму (безумию?) блокадных поэтов или смелости (безрассудству?) автора. Удивляет - восхищает - вытесняет эта книга. Хочется закрыть и забыть это все. И нужно усилие воли, чтобы вернуться, продолжить читать, осознавать, запоминать. Стоит ли оно усилий? Да. Что-то в сытой повседневности меняется после такого чтения. Приоткрывается щель в иной мир, в иной смысл жизни. Переосмыслениями подвижен человек, жив, в конечном счете. Быть может, мученики блокады были бы рады такому эху.
👍Советую
💀Страшно
💡Познавательно
Выбирая для себя это чтение, я подумал, что рассказ о поэзии блокадного Ленинграда как нельзя лучше подойдёт для осмысления ситуации, в которой сейчас оказались россияне. И «Седьмая щёлочь» действительно можно помочь взглянуть на ситуацию под другим углом, поможет понять как в царящем ужасе вокруг найти вдохновение и силы любить и жить
Цитаты829
Я не дома, не города житель,
не живой и не мертвый — ничей:
я живу между двух перекрытий,
в груде сложенных кирпичей...
не живой и не мертвый — ничей:
я живу между двух перекрытий,
в груде сложенных кирпичей...
В подвалах их мышей и кошек нет,
На их карнизы не садятся птицы,
И равнодушно пропускают свет
Их четкие квадратные глазницы…
На их карнизы не садятся птицы,
И равнодушно пропускают свет
Их четкие квадратные глазницы…
Этот год нас омыл, как седьмая щелочь,
О которой мы, помнишь, когда-то читали?
Оттого нас и радует каждая мелочь,
Оттого и моложе как будто бы стали.
Научились ценить все, что буднями было:
Этой лампы рабочей лимит и отраду,
Эту горстку углей, что в печи не остыла,
Этот ломтик нечаянного шоколаду.
Дни «тревог», отвоеванные у смерти,
Телефонный звонок — целы ль стекла? Жива ли?
Из Елабуги твой самодельный конвертик, —
Этих радостей прежде мы не замечали.
Будет время, мы станем опять богаче,
И разборчивей станем, и прихотливей,
И на многое будем смотреть иначе,
Но не будем, наверно, не будем счастливей!
Ведь его не понять, это счастье, не взвесить.
Почему оно бодрствует с нами в тревогах?
Почему ему любо цвести и кудесить
Под ногами у смерти, на взрытых дорогах?
О которой мы, помнишь, когда-то читали?
Оттого нас и радует каждая мелочь,
Оттого и моложе как будто бы стали.
Научились ценить все, что буднями было:
Этой лампы рабочей лимит и отраду,
Эту горстку углей, что в печи не остыла,
Этот ломтик нечаянного шоколаду.
Дни «тревог», отвоеванные у смерти,
Телефонный звонок — целы ль стекла? Жива ли?
Из Елабуги твой самодельный конвертик, —
Этих радостей прежде мы не замечали.
Будет время, мы станем опять богаче,
И разборчивей станем, и прихотливей,
И на многое будем смотреть иначе,
Но не будем, наверно, не будем счастливей!
Ведь его не понять, это счастье, не взвесить.
Почему оно бодрствует с нами в тревогах?
Почему ему любо цвести и кудесить
Под ногами у смерти, на взрытых дорогах?
