И в моей, ныне ледяной, груди билось некогда пламенное сердце; и моя, ныне холодная, душа некогда кипела страстями; и мое, ныне погасшее, воображение было некогда, к моему несчастию, слишком живо, слишком услужливо. Легковерный и неопытный, я видел везде одно добро и спал сном сладостным, волшебным. Но, к несчастию, скоро проснулся и увидел, что воображение обмануло меня самым жестоким образом. Опыт разогнал золотые мечты и показал горькую действительность. Разочарованный, обманутый, я не верил самому себе, когда начал смотреть на все предметы глазами рассудка. Любовь, на коей я основал все здание моего блаженства, послужила к моему несчастию. Я любил людей со всем жаром молодого, неопытного сердца — и увидел, что их действиями управляют эгоизм и предрассудки. Больно было мне расставаться с моими мечтами — и наконец с горькими слезами расстался я с ними, как младенец с игрушками. Глубоко схоронил свои страсти в сердце и навсегда отпел им панихиду. И теперь, сказав обманам прости, предавшись во власть рассудка, я чувствую себя гораздо счастливейшим, нежели было во время оно, хотя иногда — признаюсь в слабости — и вздыхаю о нем. На мир смотрю спокойными глазами, как зритель, а не актер. Впрочем, я еще и теперь люблю предаваться обольстительному воображению; верую в любовь, в дружбу и во все, что составляет сладострастие благородных душ; так же, как и ты, страстен ко всему высокому, прекрасному; но держу свои страсти и воображение б равновесии с рассудком, и даже так, что последний немного перетягивает.
огненные же слова твои опасны для моей ледяной груди: могут растопить ее.
они нашему брату, темному человеку, непонятны;
Старик меня любит, дочь свою также: неужели он захочет сделать несчастными два любезные ему существа?
Впрочем, я и не совсем прав: ты жалок по своему характеру, и мне бы должно щадить тебя.
Я слишком хорошо знаю тебя и, как пророк, говорю тебе, что ты не кончишь счастливо своей жизни.
Дмитрий. Кто ты такая? Какое имеешь право оплакивать ее?..
Рудина. Она была мой друг, моя воспитанница!
Дмитрий. Так ты-то та, которая образовала ее ангельскую душу, возвысила, облагородила? Благодарю тебя, благородная женщина! Ах! для чего, украсив этого ангела всеми прелестями души, ты не могла сделать его счастливым? Смотри, какое спокойствие начертано на лице ее! Она счастлива: она не знает этой роковой тайны; она не ощутила этих мук, этих угрызений совести, этих истязаний, которыми я теперь терзаюсь. И за что? Неужели я был орудием божьего мщения отцу моему?.. Отцу?.. О ненавистное имя! Ты, при звуке которого трепещет от радости сердце каждого человека, — ты заставляешь меня гнушаться собою, своим бытием, проклинать весь мир! А ты, существо всевышнее! скажи мне: насытилось ли моими страданиями, натешилось ли моими муками? навеселилось ли моими воплями, упилось ли моими кровавыми слезами?.. Что делаю я? К моим преступлениям присовокупляю еще новое! Но кто сделал меня преступником? Может ли слабый смертный избежать определенной ему участи? А кем определяется эта участь? О! я понимаю эту загадку! Сурский! подойди ко мне! (Он подходит к нему.) Выслушай последние желания своего умирающего друга: это письмо и прежнее, превращенное мною в лоскутки, положи со мною во гроб! Я с ними предстану пред лицо бога: в них написано мое определение! Еще одна мольба: исполни ее! Я любил и был несчастлив, — ты также любил и также страдал; молю тебя: забудь прошедшее, не будь собственным тираном! (Берет за руку Рудину.) Я знаю: это она, эта воспитательница и друг Софьи, твоя любезная! Помирись с нею, утешь меня при смерти. Покуда еще дышу я, докажи мне, что счастие может существовать на земле!
Сурский. Хорошо: я согласен! Но скажи мне, что ты…
Дмитрий. Ты увидишь скоро… Мой друг! благодарю тебя за дружбу, за приязнь! Я ей обязан многими сладостными минутами в моей жизни! (Берет руку Томина и жмет ее.) И тебя благодарю также! Теперь прощайте, мои милые! Не проклинайте моей памяти! Я гибну — но невинный! Я не способен был делать зло — и делал его. (Несколько человек приближаются к Софье и хотят поднять ее, чтобы вынести в другую комнату.) Прочь! Еще одна минута, одна только минута — и тогда делайте, что хотите: я уже буду не в состоянии препятствовать вам! (Слуги отступают и смотрят на него с изумлением.) Софья! твое желание исполнится сейчас! Я иду к тебе. (Вдруг умолкает и с глубоким вниманием смотрит на цепь, висящую у него на левой руке.) А! твои адские звуки сопровождают меня и в могилу! Символ постыдного рабства, прочь с глаз моих, — не обременяй рук моих, не бесчесть их! (С бешенством срывает цепь и далеко отбрасывает от себя.) Свободным жил я, свободным и умру!.. (Закалывается; вбегает толпа вооруженных солдат.)
А! Кровопийца!.. (Обращаясь к толпе.) Посмотрите! посмотрите! Она еще не знает, чем обратила на себя эти громы, которые раздались над ее преступной головою смертию детей… А семейства, разоренные и ограбленные? А несчастные старцы, протягивающие свои дрожащие руки для испрошения милостыни?.. А дети, отторгнутые от семейств?… А истязания, а мучения, а тиранства неслыханные?.. Погашаете ли теперь, чем раздражила она правосудие бога?.. Теперь спросите меня, чем я обратил на себя гонения непримиримого, жестокого рока? За что я несу на себе эти кары, эти мучения, каких, может быть, еще ни один смертный никогда не испытывал? Человеки! Говорить ли вам об этих ужасах; осветить ли глаза ваши адским блеском роковых истин? Поднять ли пред вами эту мрачную завесу, скрывающую за собою преступления неслыханные, страдания, превосходящие всякое вероятие? Слушайте — и трепещите!.. Эта девушка есть ее дочь: мы любили друг друга! Любовь ослепила нас и вовлекла в преступление! — Вот первая ступень в бездну погибели… Я хотел поправить это зло — и решился, признавшись во всем моему благодетелю, требовать руки его дочери; он любил меня, и его ко мне любовь была загадкою для этой женщины, которая лежит пред вами без чувств; но я растолкую ей эту загадку — и она встанет, хотя бы была умерщвлена тысячью смертями, — и вы, внимающие мне, вы содрогнетесь, по вашим жилам пробежит холод, волосы подымутся горою на головах ваших. С нетерпением и страхом я ожидал письма — и получил! Его писали сыновья ее, этой фурии, а диктовал сам ад! В груди моей закипело мщение! Потом в этом доме, в один вечер, один из сыновей ее назвал меня рабом — и упал к ногам моим, окровавленный и бездыханный! Меня схватили, оковали и посадили в тюрьму. Нынешний день мне удалось сокрушить свои оковы и прийти проститься с нею. В ее объятиях я забыл все — и она предложила мне умертвить ее и умереть самому в ее объятиях! Я ужаснулся и отказался! Она умоляла, заклинала, но я, я был тверд; она сказала мне, что ее мать хочет отдать ее насильно замуж — и я — трепещите, окружающие меня, трепещи и ты, виновная женщина, — я вонзил в ее сердце это железо! Смотрите! на нем еще и теперь дымится чистая кровь!.. Потом входит сюда старый служитель, как бы подосланный ко мне враждебною судьбою, и рассказывает мне, как тиранит она рабов своих, — от его простого, безыскусственного рассказа у меня волосы стали горою, кровь сперва замерла в жилах, а потом закипела адским огнем!.. Наконец, этот старик подает мне письмо, говорит, что оно от моего благодетеля. Срываю печать, читаю — и что же узнаю?.. Трепещите, говорю я вам, трепещите!.. Я узнаю, что он — мой отец! Она — моя сестра!.. Так скрытные семейственные преступления ужасно наказываются
Да, его сын: в этом нет ни малейшего сомнения; эта бумага писана им, а мне очень известна рука его. (После некоторого молчания.) Люди! люди! Кто постигнет вас? Я почитал этого старика за образец добродетели; думал, что любовь его ко мне бескорыстна; а он — он потому только любил меня, что видел во мне плод своей роковой любви. Старик! ты просишь меня, чтобы я не проклинал тебя! А! ты, верно, чувствовал, что достоин этого! Так! я проклинаю тебя, низкий сластолюбец, проклинаю тебя и этот бедственный дар, эту преступную жизнь, которою тебе обязан!.. Я убийца! я кровосмеситель!.. Я осужден на позорную казнь: и всем этим одолжен тебе, мой отец! Приди сюда! Я вызываю тебя из твоих мрачных убежищ! Явись предо мною, тень ужасная! Явись отвечать на мои вопросы, выслушать мои проклятия — и проклясть меня! Я расторгаю узы крови; я отрекаюсь от тебя; я не сын твой более! (Обращаясь к толпе.) По вашим бледным, удивленным лицам я замечаю, что вы с ужасом внимаете словам моим; вы удивляетесь, что сын может проклинать своего родного отца; не удивляйтесь более; она моя сестра!
еужели эти люди для того только родятся на свет, чтобы служить прихотям таких же людей, как и они сами?.. Кто дал это гибельное право одним людям порабощать своей власти волю других, подобных им существ, отнимать у них священное сокровище — свободу? Кто позволил им ругаться правами природы и человечества? Господин может, для потехи или для рассеяния, содрать шкуру с своего раба; может продать его, как скота, выменять на собаку, на лошадь, на корову, разлучить его на всю жизнь с отцом, с матерью, с сестрами, с братьями и со всем, что для него мило и драгоценно!..
