, кто не получил адекватного «материнского капитала» и поэтому, находясь в постоянном тонусе и тревоге, чаще выбирают развитие, не имея возможности даже переработать то, что с ними происходит, восстановиться, расслабиться, отдохнуть. Они по каким-то причинам перестимулированы или получили сложный и травматичный опыт пребывания в детской беспомощности и неосознанно все время бегут от нее к всемогущему контролю и взрослой власти. Они точно так же не могут определить собственные желания, выбрать свой темп, не могут успеть порадоваться тому, что имеют, не способны ощущать себя живыми.
Кризисов боятся и избегают, вокруг как бы «только любовь и взаимопонимание», никто ни за чьи права не борется, да и защищаться ни от кого как бы не надо, все же вокруг «свои люди».
Некоторым папам трудно соблюсти тонкую грань между насилием и усилием. Насилия любой ребенок, да и любой человек, захочет избежать, потому что в нем пропадает личность, собственно он сам. «Я сказал, пусть делает, он может!» – в ответ на испуганные детские глаза и слезы. Ребенок в этот момент слышит: «Ты мне не важен, мне важно только мое требование, и я заставлю тебя ему подчиниться!» Если потом папа еще и запрещает матери его утешить, то это, конечно, воспринимается как насилие. Мы все избегаем насилия в наш адрес, потому что никакой пользы в нем совсем нет, есть уничтожение нашей субъективной реальности: чувств, ограничений, желаний – и чужая грандиозная воля, которой мы должны безоговорочно подчиниться