Очевидно, ретроспективно Пушкин понял простую истину, которую первым сформулировал Пиндар в «Гипорхеме фиванцам»: «Сладка война — для не изведавшего войны; / А кто сведом с ней, / Тот без меры трепещет прихода ее / В сердце своем…» (Пиндар 1980: 208, перевод М.Л. Гаспарова) 8
Пушкин, получивший в марте 1832 года «билет Эрмитажный <…> на всю вечность» 12,
Пушкин, как кажется, писал отнюдь не фактически точный отчет о поездке (отсюда многочисленные ошибки и сдвиги в повествовании), a автобиографическую повесть о том, как и почему в его сознании начал совершаться медленный поворот от романтического «демона нетерпения» к уяснению простых истин осмысленного бытия.
За единой интонацией повествования, о которой речь шла выше, стоит единый образ русского европейца, известного русского поэта, который отправился в опасное путешествие на Восток, рисковал жизнью, несколько раз мог погибнуть, но с честью выдержал все испытания, не изменил себе и вернулся домой, к оставленному на время литературному быту.
Горы эти называются Ак-даг (белые горы); они меловые; белая, язвительная пыль ела нам глаза; грустный вид их наводил тоску. Близость Арзрума и уверенность в окончании похода утешала нас.
Аллюзии такого рода представляют собой свернутый экфрасис, и задача читателя заключается в том, чтобы его развернуть, причем эта развертка должна быть приближена к тем представлениям о произведении искусства, которые входили в культурную энциклопедию автора и его современников.
Наша задача, следовательно, заключается в том, чтобы преодолеть ожидания, навязываемые жанром путевых записок, и постараться прочитать текст не как синхронный отчет о более или менее бессмысленной эскападе, а как рассказ об осмысленном духовном странствии в поисках самого себя.
И в том и в другом случае высокие ожидания, романтические мечты о «подвигах ратных» входят в противоречие с «низкой», непредсказуемой реальностью и остаются неосуществленными.
Однако искушение увидеть в пушкинском тексте строки повешенного декабриста, чтобы интерпретировать их как вызов царскому режиму, было настолько велико, что в Большом академическом издании описание приобрело новый вид:
